Страстотерпицы - [29]

– Ну вот, ну вот, – нервно зачастил Венька, – такую подняли панику. Человек просто купа… – Я не договорил, глядя на нее. – Видимо, сам не понял, как это так можно.

Тут все увидели рядом Виктора, здорового, молодого парня, и замолчали.

– Где ты была? – ледяным тоном, четко спросил Олег.

– Я купалась… – растерянно ответила Анна.

Глупое, счастливое лицо ее оскорбило Антонину.

– Ну вот, извольте радоваться. Девочка просто искупалась. – Она пожала узкими плечиками и с нервным смешком продолжала: – Всего-то. Такой анекдот, Олег Иванович, только в нашем театре мог случиться. – Она осторожно обошла Виктора, с любопытством зыркнула ему в лицо круглыми черными глазами, потом, деловито оглядев его сзади, словно ударила его в спину резким, базарным тоном:

– Я буду жаловаться. – Круто повернулась, пошла легко и ритмично, поправляя на ходу волосы.

Тюлькина, в ярко-красном брючном костюме, с высоким начесом на голове, стояла, не сводя глаз с Виктора.

– Я даже не позавтракала, – кукарекнула Егорова и побежала догонять Антонину.

– Вы, наверное, из лагеря? – пропела Тюлькина, подходя к Виктору.

– Нет, я из деревни, – ответил Виктор. Он нагнулся, сорвал у ног Анны ромашку и, подавая цветок, сказал ей: – Я еще приеду сегодня. – Медленно, не оборачиваясь, пошел по тропе.

– Ты знаешь, я как вспомнила сон… и это платье, – все еще отдувалась Заслуженная, – и река, и никого. Венька прибежал: где Аня, где Аня. Все оборвалось внутри…

– Какой сон? – быстро и беспокойно спросил Олег, глядя вслед уходящему Виктору.

– Да так, это наше, бабье, – тяжело махнула рукой Заслуженная. – О господи… Пойду очухаюсь.

– Нас же дети ждут…

– Красивый парень, – завороженно произнесла Тюлькина. – Он женатый?

– Анна Андреевна, – Венька вспомнил свои обязанности, – одиннадцатый час. Как минимум полчаса уже должен идти спектакль. Дети давно на местах. – Он сбавил тон и, оглядываясь, проворчал: – Ты что, мать, мы останемся без обеда. Они же тебя сожрут. И вообще… – Венька взмахнул перед ее носом портфелем и побежал к лагерю.

– Ты голодная? – предупредил ее оправдания Олег. Он осторожно вынул цветок из ее руки, бросил его в траву, растер носком ботинка. Достал из кармана пиджака помятую булку.

– Спасибо, – виновато и робко ответила Анна, взяла булку, глядя вниз на размятый вместе с ромашкой небольшой жесткий лист подорожника.

– Как хорошо купаться утром. Я совсем забыла, что… – проговорила она, но запнулась, переведя взгляд на посеревшее, вытянутое от бешенства, бескровное лицо мужа…

* * *

В училище она поступила сразу. Жизнь ее резко переменилась, забурлила, время понеслось, как щепу, болтая, обтесывая и выделывая Анну. Бессонные, молодые, неуемные ночи и говорильня в общежитии. Уроки мастерства, фехтования, просмотры спектаклей, галерка в областном театре, капустники. Звон ночных трамваев за окном, неоновым огнем светящийся город, ночные гуляния по притихшим улицам. И разговоры, разговоры. Не было ни единого незаполненного часа. Как слушала все, сколько открыла для себя, сколько радужных дум о манящем будущем. Училась жадно, с той добросовестностью, к которой приучила ее мать. Письма писала домой длинные и обстоятельные.

В эту первую зиму вдали от дома она с большей роднящей жалостью поняла и полюбила мать. Мать присылала посылки с птицей, сало, варенье и слезно в каждом письме просила соблюдать себя и ни с кем не связываться. Сестры тоже писали ей длинно, обстоятельно, уважительно и присылали деньги. Редко, правда, но Анна знала, как трудно им сберечь и оторвать от семьи эти деньги.

Нежданно хорошо начиналась ее жизнь. Так, как она и думать не могла.

Анна встретила Олега на одном из капустников в общежитии училища. Ждали местных поэтов. Девчонки готовились представлять отрывок из «Коварства и любви», волновались. Первый курс, все внове, все волнует, все свежо и ясно воспринимается. Анна должна была читать Багрицкого, ходила по залу взад и вперед, беспрерывно повторяя стихи. Удивила всех Зойка, она пришла в костюме, стилизованном под украинский, в ярко расшитой сорочке, с алой лентой в русых волосах. Пышная, белотелая, с добродушным лицом, с ленивыми движениями, она сразу выделялась из стрекочущей стайки юрких и голенастых девчонок. Наконец гости прибыли. Вечер начался. Первое слово предоставили гостям, и Анна увидела, как поднимается на сцену невысокий мальчик с гитарой, в синей джинсовой курточке. Он прочитал два стихотворения, бесстрастно глядя в зал, потом пел песни Вертинского, так же без выражения, суховато, как читал стихи, и Анна думала, что это от напряжения…

Зойка преподнесла ему цветы, как и всем, шутливо и важно поклонилась, и Олег густо покраснел и учтиво склонил голову в знак благодарности. Анне казалось, что ему не хватало белого кружевного воротника, бархатной курточки, башмачков с блестящими пряжками. Весь он был как молодой барчонок из старых книг, которыми Анна зачитывалась в детстве. Потом в перерыве, когда Анна с Зойкой прохаживались по залу, он неслышно подошел к ним сзади и негромко сказал: «Мадам, уж падают листья». Тогда только что вышла пластинка с песнями Вертинского, и в общежитии только ее и крутили. Обе они обернулись. Зойка добродушно рассмеялась, и по ее смеху Анна поняла, что Олег обратился так только к Зойке, и растерянно отошла от них. Потом они танцевали, Олег осторожно вел в танце спокойную, что-то равнодушно говорившую ему партнершу, и Анна видела, как нервно подрагивают его тонкие, белые руки на мягком Зойкином плече. Поздно вечером он уходил из общежития. У дверей галантно поклонился и глуховато сказал Зойке: