Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации - [95]

официальная сельскохозяйственная статистика не требует поправок, так как крестьяне и органы их самоуправления сообщали сборщикам сведений достоверную информацию. Лишь в 1920-е гг. крестьяне стали, по его словам, «прибедняться» и преуменьшать данные о положении своего хозяйства из-за опасения увеличения налогов. Другими словами, царским властям земледельцы доверяли, а советским — нет. Однако за 10–15 лет ни отношение крестьян к властям, ни ситуация со сбором сведений принципиально не изменились. Информация поступала от самих земледельцев, которые как до, так и после революции не доверяли властям и любыми способами стремились уклониться от предоставления достоверных данных о своем хозяйстве, опасаясь дать повод для увеличения налогов. В данном случае совершенно неважно, что власти собирали сведения о посеве и урожае зерновых по уездам и губерниям не с целью увеличения налогов, а, главным образом, для мониторинга продовольственного положения страны, выяснения средней обеспеченности населения, районов хлебных избытков и недостатков. Важно другое — крестьяне этого опасались, и это зафиксировано многочисленными свидетельствами современников и до, и после 1917 г.[54] Но царские и советские власти по-разному реагировали на дезинформацию — первые индифферентно, вторые, более заинтересованные в точности информации, — озабоченно, так как страна после двух тяжелых и кровопролитных войн испытывала серьезный экономический и социальный кризис. В силу этого по инициативе властей в 1920-е гг. ученые предприняли специальные исследования для установления истины. Эксперты обнаружили у крестьян синдром «прибеднения», под влиянием которого они занижали сельскохозяйственные сведения: посевы — на 22–23%, урожаи — на 4% при высоких урожаях и на 38% при низких, численность крупного рогатого скота — на 1–5%, овец и коз — на 6–10%, свиней — на 20–27% (по расчетам на 1925–1927 гг.). Основываясь на этом, ученые разработали «коэффициенты недоучета», использовавшиеся при обработке поступавшей от населения информации, что известно С.Н.^{480}

Почему же оппонент отвергает поправки к дореволюционным официальным сведениям, но принимает их для советских данных? Причина — простая. Согласно его мальтузианским взглядам, дореволюционная деревня должна была страдать от перенаселения, сельское хозяйство — находиться в упадке, а советская послевоенная деревня, вследствие сокращения численности населения под влиянием войны, наоборот, должна была испытывать временный подъем. Чтобы доказать адекватность мальтузианской концепции, ему нужны для довоенного сельского хозяйства данные, свидетельствующие о его кризисе, а для послевоенного — наоборот, о его прогрессе. Поскольку российская действительность и при царской, и при советской власти не соответствовала мальтузианской концепции, С.Н. приходится манипулировать данными, которые в его руках превращаются, как говорит пословица, в «дышло, куда повернешь, туда и вышло».

В 1-м издании моей книги «Благосостояние» приведено, как мне кажется, достаточно аргументов в пользу моей точки зрения. Не буду их повторять. Приведу новые. При оценке потребления населения учитываются два аспекта: (1) направление динамики (положительная или отрицательная) в сборе зерновых, покрывавших около 70% потребностей населения в калориях, и (2) степень удовлетворения потребностей. При оценке динамики потребления проблема точности официальной статистики не имеет принципиального значения: если официальная статистика показывает увеличение производства зерновых во времени, то, естественно, на потребление оставалось больше хлеба и питание улучшалось. Причем как в том случае, если бы статистика была точной, так и тогда, когда она сборы занижала, ибо постоянное искажение не влияет на направление динамики. Как доказывают любые расчеты — с поправками или без поправок — производство зерновых на душу населения с 1851–1860 по 1911–1914 гг. возросло на 19%. Поскольку питание всегда имеет приоритет над всеми остальными потребностями, то из этих данных неоспоримо следует: питание российских граждан в пореформенный период улучшалось.

Когда речь идет о качестве потребления, то важно не столько направление изменений, сколько абсолютный сбор зерновых и величина потребностей. Здесь яблоком раздора стала оценка потребности в фураже. С.Н. упрекает меня в занижении расхода хлеба на фураж. Но его рассуждения носят спекулятивный характер, потому что никто точно не знал и до сих пор не знает, сколько фуража потреблял скот. Давайте поставим проверку официальной статистики сбора хлебов на твердый фундамент фактов. На 1901–1910 гг. мы располагаем фактическими данными о производстве и расходовании зерновых и картофеля на все нужды, кроме фуража, — на потребление крестьян и горожан по бюджетным обследованиям, на экспорт, винокурение, армию и на семена по официальным данным. Потребности же на фураж оценим по нормам, на которых настаивает С.Н., — по 154 кг в переводе на душу всего населения^{481}. Результаты расчета приведены в табл. 27.

Таблица 27.

Преуменьшение среднегодового производства зерновых и картофеля в 50 губерниях Европейской России в 1901–1910 гг. по данным ЦСК