Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным - [9]

самое упорное внимание, охлаждающего самые искренние порывы. Если православное богослужение нуждается в некоторых реформах, то именно в этом смысле».

Баланчин: Конечно, конечно, — слишком долго, слишком длинно! Кадилами махают и махают. И читают, и читают. И повторяют все то же самое: «Господу помолимся — Господи, помилуй», «Господу помолимся — Господи, помилуй». Пасхальная служба в православной церкви очень длинная. Мы во Владимирской церкви в Петербурге стояли четыре часа. Я приходил с теткой и мамой с самого начала, и мы всю службу отстаивали на каменном полу. Четыре часа на каменном полу!

Чайковский говорит о мироварении. Про мироварение надо объяснить. Берут оливковое масло, виноградное вино и разные ароматические вещества и приготовляют из них особую смесь под названием «миро», которую потом освящают особым чином. Мироварение — это таинство, которое воспроизводит Пятидесятницу. Мы знаем, что Дух Святой сошел на апостолов, тем создав из них Церковь. Каждого крещающегося помазывают этим «миром», чтобы и он мог приобщиться к Святому Духу. Это очень важный обряд.

И про вынос плащаницы я могу объяснить. Плащаница символизирует тело Иисусато такой плат — либо бархатный, либо из драгоценных тканей, на котором изображено тело Иисуса, снятого с креста. Плащаница выносится из алтаря на середину церкви, ее укладывают на постамент, украшенный цветами. Это означает для нас снятие тела Иисусова с креста на поклонение народу.

И конечно, я помню петербургскую вечерню, первый день Пасхи. Сначала все стоят, ждут, когда начнется. Потом медленно выходит духовенство, начинается служба потом веселее делается: хор начинает петь, служки ходят. Хор поет: «Христос воскресе из мертвых, смертию поправ, и сущим во гробех живот даровав». Митрополит благословляет народ. Во Владимирской церкви в Петербурге, помню, открывали алтарь. На Пасху открытие алтаря — чудесное явление. Потом вечерня кончается, царские врата закрываются, становится темно.

Волков: Чайковский писал фон Мекк: «Ежечасно и ежеминутно благодарю Бога за то, что он дал мне веру в Него. При моем малодушии и способности от ничтожного толчка падать духом до такой степени, что я стремлюсь к небытию, — что бы я был, если б не верил в Бога и не предавался воле Его?»

Баланчин: Это очень важно, что мы с Чайковским из одной Церкви. Я знаю, что Чайковский верил по-настоящему. Я мало вижу теперь людей, которые бы верили по-настоящему. Потому что это трудно. Надо не просто соблюдать какие-то правила, а верить в то, что Сын Божий родился, страдал и воскрес. И в то верить, что Он вознесся на небеса. И придет второй раз на землю. Религия — прежде всего вера, а люди теперь привыкли ко всему относиться скептически, с насмешкой. Так нельзя. Веру не проверяют.

Меня иногда спрашивают: «Как это так — вы верите?» К вере нельзя прийти вдруг, ни с того ни сего. Веру надо постигать с детства, постепенно. И Чайковский так делал, и Стравинский. Они Евангелие читали детства, наизусть учили. Слова евангельские во всех нас вкоренились. Нас всех крестили, мазали миром, всегда водили в церковь, мы причащались. В веру нельзя прыгать как в бассейн. В нее надо входить постепенно, как в океан. Это надо делать с детства.

Три Петербурга

Баланчин: Для меня Чайковский — петербургский композитор, совершенно петербургский. И дело не в том, что он в Петербурге учился, консерваторию кончил, подолгу жил там. Не в том, что он сам считал этот город своим родным и говорил об этом. Гораздо важнее, что по сущности своей музыки Чайковский — петербуржец, как петербуржцами были Пушкин и Стравинский.

Это трудно объяснить, но я попробую, потому что это нужно и важно объяснить. И может быть, у меня это получится, потому что я сам петербуржец, я в Санкт-Петербурге родился и вырос.

Прежде всего, Петербург — очень оригинальный город, ни на что не похожий. Он построен был необычно — сразу, как будто чудом возник. Царь Петрервый приказал — и мгновенно выстроили! Поэтому в Петербурге были прямые красивые улицы. И там всегда заботились о пропорциях. Был специальный императорский указ, что высота домов не может превышать ширину улиц. К примеру, я жил на знаменитой Театральной улице рядом с Александрийским императорским театром. Маленькая улица, но необычайной красоты, а почему? Длина улицы — двести двадцать метров, ширина — двадцать два метра, а высота зданий по улице — тоже двадцать два метра. Нетрудно вычислить, почему улица такая прекрасная!

Русские цари были такие богатые, что выписали в Петербург лучших архитекторов Европы — итальянцев, австрийцев, французов. Платили им огромные деньги. И видимо, династия Романовых понимала тоасоте. В жилах Романовых, как известно, была сильная примесь немецкой крови: начиная с Петраервого они женились на немках. Но среди зданий Петербурга вы не найдете немецких по стилю. Они все элегантные, легкие — это стили итальянский или австрийский. И даже резиденция царей, Зимний дворец, тоже в легком итальянско-австрийском стиле. Этот стиль называется «петербургский ампир» — элегантный, простой, изысканный. Без претензий, но