Страсть и судьба - [100]

— Однажды вечером я пошел на могилу Винси и положил цветы. И в этот момент мое бремя спало с меня.

— Дэмьен! — воскликнула Сара, — ведь я сделала то же самое. Родители устроили поминальную службу по брату, а потом я поехала к нему на могилу и положила цветы. Мне кажется, я заключила с ним мир в этот момент.

— Интересно, не в один ли и тот же день мы ходили на могилы?

— Уверена, что в один и тот же. Служба была третьего июня, и я поехала на кладбище во второй половине дня.

— Боже мой, я ходил в это же время!

Они долго смотрели друг на друга, чувствуя такую близость, которой не знали раньше. Потом Дэмьен спросил:

— А что твои родители? Тебе было тяжело их увидеть?

— Я была рада побывать дома. Замкнулся какой-то круг. Покидая их, я обрела покой. Я оставила им письмо — им и своей подруге Бренде.

— А что в письме?

— Правда.

— Им трудно будет поверить…

— Не думаю. Видишь ли, в одном из музеев я нашла шесть картин Винси.

— Неужели?

— Да. Это в Новом Орлеане. И в письме я прошу родителей поехать туда, посмотреть на реставрированные мной полотна и убедиться, что я действительно жила в прошлом.

— Ты думаешь, это убедит их.

— Надеюсь. Картины попали в музей в 1920 году, и мое имя стоит в регистрационной книге, как имя того, кто отреставрировал их в 1870 году.

Дэмьен присвистнул.

— Прекрасное доказательство! И я очень рад, что картины Винси и твой труд сохранены для потомства.

— А как же мемуары? Их тоже нужно отдать людям. — И Сара добавила пылко: — Теперь я могу их прочесть?

— Ты же уже читала их.

— Мне бы хотелось перечитать их.

— Хорошо.

— А ты собираешься их опубликовать?

— Собираюсь, — ответил он, помолчав. — Вот поеду в Новый Орлеан по делам и попробую найти издателя.

— Поищи некоего м-ра Генри Кларка. Он их издаст.

— Да, ты мне говорила.

— Но спешить ни к чему. Они будут изданы не раньше 1876 года.

— Тогда давай не будем торопить ход событий, а?

Услыхав это, Сара засияла от счастья.

— Дэмьен, ты действительно отпустил Винси! Ты говоришь о нем без всякой боли.

— Благодаря тебе, дорогая, — прошептал он.

Через две недели Сара совершенно оправилась. Элисса росла не по дням, а по часам, и молодая женщина проводила время, либо нянча ребенка, либо с Дэмьеном, либо перечитывая мемуары. И опять она чувствовала себя в доме, как в клетке. Побывав в настоящем, она убедилась, что Элисса укоренена в XIX веке. Но себя она ощущала в этом веке посторонней.

Когда Сара окрепла, Дэмьен поместил ее и ребенка в бывшей комнате Олимпии. Швейную комнату превратили в детскую. Дэмьен запретил ей выполнять физическую работу, и с большим удовольствием она занялась устройством и украшением комнат.

Огорчало Сару и то, что Дэмьен не изменил своего решения не пускать тетку на порог. Конечно, им теперь нужно больше места, но все же Сару мучило отчуждение между Дэмьеном и Олимпией, особенно если учесть, что она была причиной этого отчуждения.

Однажды, когда они лежали в постели, положив спящую Элиссу между собой, Сара заговорила об этом.

— Дэмьен, а твоя тетка…

— Да?

— Ты не позволишь ей хотя бы приехать повидать ребенка?

— Разве ты не сказала, что тетя Олимпия не записала в свою Библию ни наш брак, ни рождение Элиссы?

— Ну и что же, — тихо сказала она.

— Я подумаю, — ответил он и, отвернувшись, погрузился в чтение альманаха.

И Сара пала духом, поняв, что восстановить отношения между теткой и племянником невозможно.

Но она была приятна удивлена, когда через несколько дней Дэмьен поехал в город и привез с собой тетку. Визит был официальный и короткий, они встретились в нижней гостиной. Олимпия холодно поздоровалась с Сарой, но ребенок ее очаровал. Она даже подарила Элиссе серебряную погремушку. Сара была рада, что Дэмьен хотя бы попытался наладить отношения. Но, подумала она, может, и к лучшему, что Олимпия не живет с ними и что их отношения порваны. В конце концов, они убедились, что Олимпия никогда не признает их брака.

Сил у Сары прибавлялось с каждым днем, и дом угнетал ее все больше. Она не могла даже нянчить Элиссу, как делают это другие матери — покатать ее в коляске, укачивать ее, сидя на крыльце. Элисса все также много спала, Дэмьен все больше времени уделял плантации, и Сара была предоставлена самой себе почти целый день.

Как-то во второй половине дня она бродила по комнатам, не зная, чем заняться. Наконец она позвонила. Вошла Баптиста, и Сара попросила ее посидеть с ребенком. Сама же она спустилась вниз и постучала в дверь кабинета.

— Можно, — отозвался Дэмьен. Он встал и пошел к ней. — Ты хорошо себя чувствуешь, милая? У тебя усталый вид.

— Хорошо, — ответила она. — Дэмьен, нам нужно поговорить.

— Давай, — они сели в кресла у стены. — В чем дело?

— А разве ты не понимаешь?

— Тебе опять беспокойно в доме? — спросил он. — Может, как-нибудь оживим нашу жизнь? Не пора ли устроить прием, как мы задумали?

— Дэмьен, это не то.

— Так что же?

— Ты знаешь. Того, что есть, недостаточно. И ты знаешь, что это правда. У Элиссы должна быть нормальная мать, которая может вместе с ней выйти из дома. Если я этого не могу, я уйду, а ты найдешь ту, о которой написал в мемуарах.

— Я писал о тебе.

— Если обо мне, то моя любовь не должна быть клеткой для тебя.