Страшный Тегеран - [24]

Утром следующего дня в Тегеран отправлялся фургон с купеческим грузом. Попрощавшись с Шах-Баджи (причем она дала мне на дорогу узелок с котлетами и крепко меня поцеловала, а я обещала ей, что ее не забуду), я уселась в фургон, и часов в девять утра мы поехали.

Кроме меня, в фургоне были три женщины и двое мужчин. Две из этих женщин были жены ехавших с нами мужчин и только третья была одиночка, как и я. Понятно, что, пока те беседовали со своими мужьями, мы с ней разговорились. Сначала говорили просто так, о разных разностях, а потом пришел день, когда мы начали делиться друг с другом тем, что было на душе.

Такие фургоны-гари делают в день не больше шести-семи фарсахов. Ночи они проводят на привалах — мензелях. Таким образом, мы не могли рассчитывать добраться до Тегерана раньше, чем через пятнадцать-двадцать дней.

Спутница моя была маленькая, полная женщина, чрезвычайно смуглая, с толстыми, точно у негритянок, губами и маленькими глазками. По ее лицу было видно, что она прожила на свете не менее сорока лет. Было в ней что-то доброе, так что мы с ней быстро сошлись. И, беседуя с ней, я думала, что если я расскажу ей, что у меня на душе, для меня не будет ничего плохого. Но я ошиблась.

Как только она узнала, что со мной случилось, она сказала:

— Милая, я только тридцать дней, как из Тегерана. И жила я там на вашей улице, по соседству с твоим домом. Я кое-что слышала, только боюсь, что, когда ты об этом узнаешь, тебе будет неприятно. Впрочем, скрывать, пожалуй, еще хуже.

Я взволновалась. Но сейчас же сказала:

— Нет, нет, говори все, что знаешь!

И она сказала:

— Видишь ли, я служила там управительницей у одних важных господ, возле перекрестка Азиз-Хан. И там я слышала, будто твои отец и мать поклялись не пускать тебя домой, если ты вернешься в Тегеран.

Я подумала про себя: «Что же мне делать? Куда идти? К кому обратиться? Где найти близкого человека?». У меня не было никого, кто мог бы помочь мне и через кого я могла бы просить отца и мать простить мой грех, грех в котором я была не виновата.

Эта последняя новость произвела в моей душе такое смятение, что я была уверена, что очень скоро сойду с ума. Одним из признаков было то, что я уже начинала считать себя действительно распутной.

Тогда женщина сказала:

— А ты не горюй, не расстраивайся. Я тебя очень жалею. И вот что я тебе скажу: у меня в Тегеране есть молочная сестра, у которой там свой дом, и, вообще, она живет очень хорошо. Пока что я отвезу тебя к ней, ты отдохнешь, а через несколько деньков я уж сама отправлюсь к твоей матери и все дело ей тихонько расскажу и докажу, что ты не виновата.

Я так обрадовалась, так взволновалась, что слезы у меня градом полились. Говорю себе: «Бог открыл для меня путь спасения!»

Через пятнадцать дней доехали мы до Тегерана. И вот мы с этой женщиной слезли с гари около вокзала железной дороги, пересели на конку и добрались до площади Туп-Хане. Здесь она предложила мне сойти. Дойдя до Хиабана Ала-эд-Доулэ и пройдя его до половины, мы повернули на запад в малонаселенный хиабан (который, кажется, называется Хиабане Бордж Нуш), прошли его и вышли на перекресток, где толпилось много казаков; потом снова повернули на запад и очутились на широком хиабане. Пройдя несколько шагов, завернули за угол направо, потом еще раз повернули в улицу и остановились перед какой-то зеленой дверью...

При этих словах Эфет, Эшреф и Экдес воскликнули:

— Она привела тебя в дом Арус-Мажур!

— Да, — стыдясь, сказала Эфет, — это был дом Арус-Мажур, но я тогда и не знала, что это за место... — Дверь отворили. Женщина эта говорит:

— Ну, входи. И ничего не бойся, ни о чем не тревожься. Здесь тебе будет спокойно.

И как только мы вошли во двор, она сейчас же указала мне комнату и говорит:

— Посиди здесь, а мы с сестрой сейчас придем.

Вошла я, — вижу чистенькая комнатка, вдоль стен стоят стулья и бархатные диваны. Уселась я и задумалась. То вспоминаю, как жила дома у отца, то о свадебной ночи думаю, то о том, что со мной было в Исфагане и чего никак не забудешь. Ведь на меня свалилось столько несчастий!

И все-таки я говорю себе: «Ну, теперь-то уж я на пути к избавлению и, может быть, скоро буду дома».

И вот, когда я там сидела и думала, вдруг открылась дверь и вошла огромного роста женщина — эта самая Арус-Мажур. Осмотрела меня с ног до головы и говорит той, моей спутнице:

— Да... Она ничего себе. На ней можно хорошо заработать...

Я взволновалась и говорю ей:

— Послушайте, вы меня привезли сюда, чтобы я могла несколько дней переждать в спокойном месте, а теперь речь идет о том, красива я или некрасива. Что это значит?

А она подошла ко мне и говорит:

— Ханум, милая... Я ведь сказала тебе, что твои мать и отец поклялись тебя больше к себе не пускать. Останься пока здесь у этой ханум, поживешь пока что. А если другой раз завернет сюда, по пути, какой-нибудь молодой человек, побеседуешь с ним и вообще... удовольствие получишь. Да я думаю, что ты здесь больше двух-трех дней и не пробудешь: я во что бы то ни стало увижу мать и обо всем ей расскажу. Что мне было делать? Я была вынуждена там остаться.