Страшный Париж - [75]

— Вы понимаете, сударь, — продолжал между тем Сандоваль почти извиняющимся тоном, — ваши работы не могли меня не увлечь, поскольку я как раз занимаюсь изысканиями в двух довольно далеких областях: психиатрии и токсикологии. И вы именно о них высказали некоторые новые и крайне оригинальные соображения. Если бы мы могли при случае поболтать обо всем этом…? Профессор, я вижу, про нас совсем забыл.

Негр лукаво скосился в том направлении, где Морэн галантно целовал ручки какой-то дамы в светском туалете, и видимо рассыпался перед ней в любезностях.

— Не будем ему мешать! — усмехнулся Ле Генн, поддаваясь одному из своих приступов беспричинного веселья. Вопреки всему, этот черный доктор ему решительно нравился.

— Поскольку собрание закончено, инспектор, может быть, мы бы пошли куда-нибудь в кафе?

Просторная, ярко освещенная рю дез Эколь, по которой двое мужчин спускались к бульвару Сен-Мишель, представляла богатый выбор пивных и кабаков всякого рода.

— «Ла Шопп Паризьен?» Нет, инспектор, выберем что нибудь немного шикарнее! Да вот, пойдемте сюда, в кафе «Дюпон».

♦♦♦

— Да, это сказочная страна, наша Венецуэла. Ослепительно белые города ее прибрежий… сотни и сотни километров воды и зелени… Ее леса, ее топи, разливы ее рек… Переплетенные лианами пальмы, царство ягуаров, тапиров, обезьян и муравьев… и люди! Нигде так не перемешались все расы, белая, красная и черная, в прихотливом узоре. Слышали ли вы о неграх бони, бежавших когда-то из рабства в девственный лес и живущих там, отбросив европейскую культуру, к которой было прикоснулись? Я жил среди них. Я познакомился с секретами их колдунов, так же, как и с чарами индейцев-караибов. А фольклор! Какой клад для человека, который бы им занялся! И все это сплетено кастильским языком и испанской традицией, с ее гордостью и вежливостью, с ее суровой красотой… Нет, я не мог бы жить без Южной Америки. Этот край, жестокий и прекрасный, владеет моим сердцем. Я вернусь туда… уже вернулся бы, если бы меня не удерживало в Париже… одно дело…

Черты лица Сандоваля вдруг приняли на мгновение суровое и мрачное выражение, словно потемнели; он отдал себе в этом отчет, и постарался разогнать впечатление, переменив тему.

— Вы немного знаете ведь испанский, инспектор? Когда я думаю о родине, мне приходят на память стихи Мануэля Флореса:

Allâ en la soledad, entre las flores,

Nos amamos sin fin a cielo abierto

Y tienen nuestros férvidos amores

La inmensidad soberbia del desierto

Y tiene el bosque voluptuosas sombras

Profundos y selvosos laberintos,

Y grutas perfumadas, con alfombra

De eneldos y tapices de jacintos

Y palmas de soberbios abanicos

Mecidas por los vientos sonorosos

Aves salvajes de carrosos picos

Y lejanos  torrentes caudalosos... [39]

Теперь лицо чернокожего, подернутое дымкой мечты, изменилось по-другому, став словно благороднее и утонченнее, освещенное отблеском мистицизма, как будто он созерцал утраченный рай. Именно тогда, слегка понизив голос, он задал вопрос, заставивший Ле Генна подскочить на месте, хотя он подсознательно ждал его уже давно:

— Арабелла просила у вас зашиты против меня? Прошла минута напряженной, неловкой паузы.

— Ну, доктор Сандоваль… — пробормотал затем бретонец. — Вы, без сомнения, сами понимаете, что недопустимо принуждать женщину против ее воли, насильно…

— Что такое вообще любовь, если не подчинение себе чужой воли? Разве всякое обладание не есть насилие?

— Но колдовство! Это уже, во всяком случае…

— Разве любовь всегда не колдовство? Разве мы все, и женщины, и мужчины, не стараемся очаровать, пленить, завоевать любым путем? Где начало волшебства? Взгляд, улыбка… желание в нашей мысли, высказанной или нет, в молитве или заклинании, что мы бормочем… вы сами, инспектор, когда вы ухаживали за той, которая теперь подруга вашей жизни… не было ли в ваших путях магии — о, самой невинной! — но все же?

Ле Генн чувствовал себя сбитым с толку. Слова негра были как будто банальны и не новы; но что-то в его логике парализовало все его возражения. Поэтому он и переменил способ спора.

— Допустим, что приемы внушения и гипноза могут действовать в среде дикарей африканских или южноамериканских дебрей. Но я не сомневаюсь, что такая девушка, как мадемуазель Дюпюи, с ее образованием и воспитанием, с ее твердостью характера, никогда не поддастся чему-либо подобному.

В черных зрачках, превратившихся в темные точки среди белков, блеснувших в свете лампы, выразилось любопытство и вежливое сомнение, словно их обладатель вел интересную дискуссию на отвлеченную научную тему.

— Вы думаете, в самом деле? Но тут многое спорно. С одной стороны, Арабелла принадлежит все же по крови к моей расе — черная кровь всегда сильнее белой. И ее детство знало негритянские песни на старой плантации под Новым Орлеаном… Нет, она не могла порвать целиком со своей средой. С другой же стороны… Знаете ли, настоящие дикари часто умеют бороться с колдовством, именно потому, что оно для них реальная сила. Но те, кто подпал целиком под влияние европейской цивилизации, недостаточно верят в него, чтобы с ним бороться… да и приемов не знают… Не верит их рассудок, внешний, верхний слой; а подсознание хранит память об опыте прежних поколений в своей глубине. И оно — прекрасная почва для чародейства.