Страшный Париж - [20]

— Вы войдете в наш мир, раз вы вошли в мои покои. Я вам подарю наши радости и нашу силу. Радость летать в лучах луны, чувствовать горячую кровь на губах, любить любовью, которая убивает… бросать вечный вызов Богу и природе, таинственно общаться с теми, кто живет в великой бездне… Ты замышлял меня погубить, но, безумный, ты встал на путь, которого не хотел. Никто не видел, как ты вошел, и не увидит, как ты выйдешь… И если ты выйдешь, то будешь уже иной.

Ее руки вытянулись ко мне, лицо озарилось странным экстазом, придавшим ему демоническую красоту, глаза сияли… зубы под раздвинувшимися губами, большие, белые, блеснули, как клыки…

— Ты думал об этой девочке… Но она моя… Потом, может быть, в нашем мире, ты встретишь ее…

Пальцы, как когти, тянулись к моим плечам: я отступил на шаг к буфету. Из горла существа передо мной (я бы не мог назвать ее Юлия Васильевна или мадам Андриади — это был бы нонсенс) вырвался клокочущий смех.

— У тебя нет оружия… и никакое оружие мне не опасно… ни нож, ни пуля…

Нельзя было терять ни секунды. С тем хладнокровием, которое является вдруг в минуту величайшей опасности, когда всякое движение делается быстрым и точным, я в одно мгновение сорвал и сбросил на пол толстую желтую бумагу, и в моих руках остался деревянный кол с остро заточенным концом.

— Ведь дерево, не сталь… да еще осина… — мелькнуло у меня в мыслях — если бы подлиннее, удобнее бы бить… — но тело уже пригибалось, и, сжав свое оружие в руках, я ударил изо всей силы снизу вверх и справа налево. На десятую секунды, застывшую в моем сознании, лицо передо мною изобразило невероятный страх, какого нельзя ни видеть, ни описать на лице обычного человека… Острие вонзилось в мясо, и бредовая фигура передо мной обрушилась на спину…

Ничего за все мое существование не было кошмарнее тех нескольких минут, которые последовали за этим… Я иногда теперь вздрагиваю в веселой компании, бледнею во время путешествия в автобусе, не могу заснуть из страха, что снова увижу во сне то, что мне неумолимо рисует память… Минуты, когда, склонившись над лежавшим навзничь трепещущим ужасом, я налегал всем своим весом на кол, пока не услышал глухой удар дерева о дерево…

И несколько минут потом… Как я смотрел на посинелое лицо у моих ног, подвергавшееся странной метаморфозе… Платиновые волосы на моих глазах превратились в седые лохматые космы… лицо еще молодой женщины превратилось в страшную маску древней старухи… И не прошло пяти минут, как в комнате ясно стал ощущаться все усиливающийся трупный запах.

Это было слишком много для меня. Потушить свет я не был в состоянии, ибо пройти в темноте мимо того, что лежало на полу во все растущей луже крови — словно вся кровь жертв рванулась на свободу — было бы свыше моих сил. Лучше сто смертей, чем это.

Амфилада, через которую я прошел меньше часа назад, представлялась мне лабиринтом: я безо всякой нужды ударялся о стены, спотыкался о стулья; словно для того, чтобы добраться до двери, нужны были века и невероятные, сверхчеловеческие усилия. И в то же время я знал, знал инстинктом, что пока не перейду порога, мне грозит страшная и все приближающаяся опасность.

Выходя на улицу, я уловил слабый, далекий звук раскрывшегося внутри окна…

♦♦♦

— Asseyez-vous, monsieur Roudinsky. Une cigarette?..

— Merci, monsieur.[11]

Инспектор напротив меня был старше меня всего на несколько лет, судя по внешности. Соломенные, гладко причесанные волосы, удлиненное лицо, спокойное, с интеллигентным выражением.

— Мы вызвали вас, — заговорил он ровно, — не с целью вас арестовать. Наше правосудие преследует за убийство человека; но есть существа, которые по своей сущности не принадлежат к людскому роду и не могут находиться под защитой государственных законов, тем более, что они являются самыми лютыми врагами граждан, интересы коих наше правительство призвано опекать. Полицейские архивы сохраняют процессы времен инквизиции; и хотя широкая публика не знает и ни при каких условиях не может узнать об этом, опыт, в них заключенный, слишком драгоценен, чтобы мы могли им пренебречь. Действуя самостоятельно, вы брали на себя тяжелую ответственность; но исключительность обстоятельств вас извиняет. Я желал вас видеть только для того, чтобы, во-первых, вы не думали, что от французской полиции можно что-либо скрыть, и, во-вторых, для того, чтобы, если вам еще придется столкнуться с подобными явлениями, вы бы знали, что парижская префектура располагает специальным отделом и кадром испытанных служащих, которые могут, в случае необходимости, компетентным образом справиться с любым положением.

Он встал.

— Мадам Андриади умерла в результате собственной неосторожности, — его тон сделался официальным, — и мы никого не собираемся преследовать за этот прискорбный инцидент. Впрочем, — взгляд инспектора скользнул по десяткам дел, аккуратно расставленным по полкам его бюро, — это увы, не первый и не единственный случай в нашей практике. Я надеюсь, сударь, что вы сами взвешиваете необходимость хранить самое полное молчание о печальном событии, свидетелем которого вам выпало на долю стать.