Страшный человек. Следователь Токарев. История первая - [51]

Этой ночью в СИЗО спали не все, не спал смотрящий за учреждением, вор Беломор. Как только он получил информацию о новом пассажире, в его голове возникла идея, которую он по телефону обсуждал со своими товарищами на воле. Идея превратилась в план, и Беломор, возбужденно подпрыгивая, маялся в своей камере, ожидая утра.

Утром перед завтраком Валера тихо шепнул Волкову:

— Конец тебе, профессор. Малява пришла, пишут, ты по шерстяному идешь. Думай! Придется отвечать.

4

— Не понял, — сразу встревожился Волков. — О чем ты? Откуда пришла, куда «идешь»?

— По дороге пришла, — поспешно отходя, ответил Валера и пересел за стол.

— Разочарований?

— Профессор, — подал голос один из представителей правящего угла. — Очнулся? Хорош читать, поди сюда. Не садись. Вопрос у братвы есть.

Волкова действительно словно вырвали из дремоты. За прошедшие вечер и ночь он совсем расслабился, погруженный в свои мысли. Никто его не трогал, наоборот, Валера вчера всячески опекал его и помогал. «Не так тут и ужасно, как я слышал, везде люди живут», — сделал он оптимистичное заключение. Странное предупреждение и вызов к смотрящему за хатой смутили его, но не напугали. Он по-прежнему твердо верил в хороший исход благодаря вновь обретенной религии.

Высокий, тощий, неопрятный, он встал перед завешенной койкой. Занавес распахнулся, вернее занавеска отодвинулась, Кубик, как солист, предстал на сцене, то есть сел на кровати и вставил босые ноги в растоптанные грязные кроссовки.

— Профессор, — вкрадчиво произнес зек. — У тебя сто пятая?

— Сто пятая, — подтвердил Волков. — И тридцать третья еще.

— Молодец! Сто пятая, часть «к»?

— По-моему, да. Там много частей, я не запомнил еще все.

— Надо помнить, когда в хату заходишь, а то непонятки могут быть. Тебя же спросили, ты ответил и скрыл от коллектива. Эта буковка — изнасилование, а ты молчишь. Пацанов зашкварить хочешь? Насильники должны обитать в петушином углу. Таков порядок, — Кубик говорил медленно и важно, изображая из себя дона Корлеоне. Роль ему нравилась, но необходимость что-то решать напрягала. — Это серьезный косяк. Что скажешь?

— Я не запоминал буквы, потому что не виноват. Меня подставили, это правда, и я докажу в суде свою невиновность. Не было ни убийства, ни тем более изнасилования. Жена моего единственного друга! Можете вы понять? Или вы такие же, как менты, лишь бы дело закрыть?

— За базаром следи, баклан! — гневно вскрикнул помощник смотрящего, доходяга в наколках на пальцах. — Не усугубляй, ответить нечем будем. Попридержи ботало.

Плотно сидящие на кроватях, за столом и на полу бандерлоги громко загалдели, выражая общее недовольство Волковым. Атмосфера напиталась агрессией, повисла угроза расправы.

— Тихо, братва! Вопрос непростой, — размышлял Кубик вслух. — Не определился еще товарищ, к какой масти примкнуть. — Он думал, как предотвратить беспорядки. — Постановляю! Пока профессор переезжает в угол на карантин. До выяснения его темного прошлого. Собирай матрац и располагайся поближе к дальняку. Пока его не трогать. Есть желающие заступиться за него? Понятно. Работа ведется, сидельцы, на днях ситуацию просветим, и будет решение. Если, профессор, будешь буреть — до утра не проживешь. Всё! Жди.

Занавес задернулся — спектакль закончился. Публика вернулась к своим повседневным делам: варили чифир, играли в карты и шахматы, читали или писали, потихоньку ссорились и ругались. Казалось, что судилища и не было. Олег медленно собрал вещи и перенес их в указанное место.

Он листал книгу, но буквы не складывались в слова. Мысли блуждали и путались. Ждать. Он сказал «ждать». Волков знал, что осужденных за сексуальные преступления в тюрьме опускают, то есть насилуют и превращают в особую касту отверженных. Самое ужасно, что ничего нельзя будет доказать, когда откуда-то поступит решение. Ничего! И его природная ирония и способность изощренно унижать людей тут однозначно сработают против него. За любой намек, оскорбление или обвинение придется отвечать здоровьем. Сарказм на грани оскорбления, то, чем он занимался всю жизнь, тут может закончиться трагически. Словно вся выпущенная за жизнь желчь большим потоком возвращается к нему, угрожая утопить. Первобытные порядки, вне закона и права, кроме одного — права сильного. Зазеркалье жизни в застенках оказывалось более реалистичным и справедливым, чем жизнь вне их. Оскорбил — отвечай, и прятаться не за кого. Именно местный реализм определил доктору наук место возле зловонной дырки в полу, заменяющей унитаз, и то до поры до времени.

***

Медленно перелистывая книгу, Олег дожил до вечера. Свет погасили, и к нему пришел покой. Народ устроился ночевать, постепенно разговоры смолкли, курение прекратилось. Из разных углов камеры уже доносился храп, кто-то крутился на кровати, кто-то ругался во сне. Он только задремал, когда почувствовал боль в ноге от удара. Открыл глаза. Над ним стоял человек:

— Вставай, профессор, — зашептал человек. — Пошли, тебя хотят видеть.

— Кто? — не понимал Волков со сна. — Следователь? Ночью? Куда пошли?

— Идем, там узнаешь. Не бойся, давай вставай, вещи не бери, чудак.