Страшные рассказы - [32]

В то же время признаем сразу, что скорбный конец автора «Эврики» не обошелся и без ряда утешительных исключений, без которых нужно было бы впасть в полнейшее отчаяние и считать положение дел совершенно безнадежным. Г-н Уиллис, как я уже говорил, честно и даже взволнованно рассказал о хороших отношениях, которые он всегда поддерживал с По; г-да Джон Нил и Джордж Грехем призвали г-на Грисуолда проявлять деликатность; г-н Лонгфеллоу, еще больше заслуживающий всяческих похвал от того, что По когда-то обошелся с ним очень нехорошо, смог в достойной поэта манере отметить его высокое дарование стихотворца и прозаика. А какой-то незнакомец написал, что литературная Америка потеряла своего первейшего бунтаря.

Но сердце разбитое, сердце истерзанное, сердце, пронзенное семью мечами, было у мадам Марии Клемм[42]. Эдгар для нее был одновременно и сыном, и дочерью. Жестокая судьба, сказал Уиллис, у которого я практически слово в слово заимствую все эти детали, – жестокая судьба, как и у того, кого она оберегала и окружила своей заботой. Ведь Эдгар По был человек тяжелый и обременительный; помимо того, что он писал тяжеловесно и утомительно, да еще в стиле, слишком выходящем за рамки среднего интеллекта для того, чтобы ему хорошо платили, он еще постоянно испытывал финансовые затруднения и им с больной женой часто не хватало даже самого необходимого. Как-то раз г-н Уиллис увидел, как к нему в контору вошла миловидная, пожилая, серьезная женщина. Это была мадам Клемм. Она искала работу для своего дорогого Эдгара. Биограф говорит, что он был буквально потрясен, причем не только высшим восхвалением и точной оценкой талантов и способностей сына, но также ее внешностью – тихим, грустным голосом и манерами несколько старомодными, но при этом величественными и прекрасными. И в течение многих лет, добавляет он, мы видели, как эта неутомимая служанка гения, одетая бедно и скромно, обивала пороги газет, чтобы продать то поэму, то статью, порой говоря, что он болеет – единственное объяснение, единственная причина, неизменное оправдание, которое она приводила, когда сын переживал один из кризисов творческого бесплодия, столь хорошо знакомых писателям впечатлительным и нервным, – и никогда не позволяя слететь с уст ни единому звуку, который можно было бы истолковать как сомнение, как неверие в гений и волю своего любимца. После смерти дочери она привязалась к нему с обострившейся материнской страстью, стала жить с ним, заботиться о нем, окружила вниманием и стала оберегать от жизни и от него самого. Разумеется, возвышенно, мудро и беспристрастно заключает Уиллис, если преданность женщины, родившаяся с первой любовью и поддерживаемая человеческим исступлением, прославляет предмет своего обожания и возводит его в ранг святости, то разве может что-нибудь свидетельствовать против того, кто эту преданность внушает? Хулителям По следовало бы обратить внимание на то, что он обладал столь мощными притягательностью и шармом, что они просто не могли не быть добродетелями.

Нетрудно догадаться, насколько страшной была эта новость для несчастной женщины. Она написала Уиллису письмо, из которого мы приводим здесь несколько строк:

«Нынешним утром я узнала о смерти моего горячо любимого Эдди… Не могли бы вы сообщить мне какие-то детали, обстоятельства?.. Ох, не бросайте свою бедную подругу одну в этой скорбной беде… Скажите М., чтобы он зашел ко мне: я должна выполнить одно связанное с ним поручение, которое дал мне мой несчастный Эдди… Для меня нет нужды просить вас сообщить о его смерти и отзываться о нем хорошо. Я знаю, что вы это сделаете и так. Но обязательно скажите, каким любящим сыном он был для меня, его безутешно скорбящей матери…» Эта женщина представляется мне великой и более чем образцовой. Сраженная непоправимой бедой, она думает лишь о репутации того, который был для нее всем, и, чтобы исполнить ее пожелания, недостаточно говорить, что он был гением, нужно еще, чтобы все знали, что он был человеком любящим и нежным, человеком долга. Вполне очевидно, что эта женщина – факел и домашний очаг, зажженные лучом, сошедшим с самых высоких небес, – стала примером для нашего поколения, слишком мало заботящегося о преданности, героизме и обо всем том, что выше долга. Разве несправедливо написать на титульном листе произведений поэта имя той, которая стала духовным солнцем его жизни? Он забальзамирует в славе имя женщины, чья нежность могла залечивать раны и образ которой будет неустанно парить над мартирологом литературы.

III

Жизнь По, его привычки и нравы, его манеры, его физическое естество – словом, все то, что в своей совокупности составляет индивидуальность человека, представляется нам чем-то одновременно мрачным и блестящим. Он был личностью необычной, привлекательной и, подобно его произведениям, помеченной непостижимой печатью меланхолии. Что до остального, он был великолепно одаренным во всех отношениях. В юности поэт обнаруживал редкие способности к всевозможным физическим упражнениям и, несмотря на небольшой рост, на женские руки и ступни, на то, что весь его облик носил черты женственной утонченности, был более чем жилистым и способным демонстрировать чудеса силы. В молодости он на спор проявил себя отменным пловцом, совершив то, что выходило за общепринятые рамки возможного. Создается такое впечатление, что Природа одаривает тех, кому суждено вершить великие дела, энергичным темпераментом, точно так же как наделяет могучим жизненным потенциалом деревья, символизирующие траур и боль. Эти люди, обладающие несколько тщедушной внешностью, сложены атлетически, хороши как в кутежах, так и в работе, склонны к излишествам, но при этом способны на удивительную трезвость.