Страшные истории Сандайла - [7]

Все это ради них, но также и ради меня. Сандайл, Фэлкон, Мия, история с Джек – все это выстроило между мной и другими стену, и я до сих пор испытываю жгучую потребность слиться с окружением. Раствориться в безликой массе домохозяек из пригорода, просто учить в школе детишек и не лелеять больших амбиций. Что до Колли, то она моя дочь, я ее люблю и никогда ни намеком не дам ей понять, что порой она мне не нравится. Но как же упорно мне иногда приходится трудиться, чтобы ее любить.

Вот такой вот я человек. По крайней мере, сейчас. Есть и другие истории, насчитывающие больше лет, но все они о той Роб, которая умерла, и теперь ее больше нет. Я наглухо замуровала ее во тьме. Может, она сдохла там с голоду. Многообещающий ребенок, погребенный в пустынных песках. Возможно, оно и к лучшему. Потому как в этой семье места ей точно нет.

Только гораздо позже до меня дошло, как странно слово бледная прозвучало в устах двухлетнего ребенка. Я до сих пор ломаю голову, почему она произнесла именно его.

Поток моих мыслей прерывает звонок в дверь – пронзительный и резкий. Я сижу на диване в гостиной, на коленях раскрыт блокнот. Мне надо было сделать несколько пометок по поводу урока по творчеству Марка Твена, запланированного на следующую неделю (боже правый, каким только ужасам мы не учим наших детей), но вместо этого рука сама почему-то выводит «Эрроувуд». В углу комнаты рисует Колли. Сколько времени мы вот так уже сидим? Доктор Джун называет это диссоциацией, но я – благословенной передышкой. Звонок повторяется вновь.

– Ты не откроешь? – с кислой физиономией спрашивает Колли, не отрывая от бумаги глаз.

Я нервно встаю, а когда блокнот падает на пол, подхватываю его и сую в карман. Торопливо шагая к холлу, слышу скрип почтовой щели. На ней давно надо смазать петли.

– Эй! – зовет кто-то снаружи.

Внутри у меня все сжимается, как у маленькой мышки, но я надеваю улыбку, хотя она пока и не может меня видеть. Если не улыбаешься, это можно услышать по голосу.

– Ханна, – отвечаю я, – как ваша вечеринка?

Глаза Ханны Гудвин – две голубые луны в обрамлении золотисто-каштановых ресниц. При взгляде на меня они чуть прищуриваются в уголках. Сегодня не только я напяливаю фальшивую улыбку.

Мои ноги останавливаются в паре футов от входной двери.

– Ближе подходить не стану, – говорю я, – лучше поберечься, чем потом жалеть.

И в этот момент замечаю, что все еще в халате. Со всеми этими утренними событиями у меня даже не было времени одеться.

– Как ты себя чувствуешь?

– Со мной полный порядок, – отвечаю я, – у нас заболела только Энни, но мы подумали, лучше поберечься, чтобы потом не жалеть.

– Бедная Энни! Нам вас всех очень не хватает. Нет, в самом деле! Слушай, там у вас на дорожке лежит зверек. Трупик. Думаю, суслик. Его, наверное, притащила какая-то кошка. Я бросила его в мусорный контейнер, но там все равно осталась жуткая грязь. Может, велишь потом Ирвину полить дорожку из шланга? Сделаешь, принцесса?

Это мы так между собой шутим, называя друг друга ласковыми прозвищами и копируя старомодный акцент кинозвезд 40-х годов.

– Хорошо, – отвечаю я.

– Ты точно в порядке?

В ее глазах плещется озабоченность.

– Чтобы наверстать упущенное, Роб, нам с тобой надо будет выпить по приличному коктейлю.

Каждое ее слово отбивает хрип джазового тромбона, доносящийся из соседнего дома.

– Давай как-нибудь выберемся куда-то на выходные. Мои мальчишки до сих пор талдычат о том Дне поминовения, который мы отметили тогда в пустыне.

Я позволяю себе самодовольно улыбнуться в душе. Однажды нам довелось позвать их в Сандайл, и теперь Ханна усиленно набивается на новое приглашение. У Гудвинов во Флориде есть какой-то летний домик. Это как раз то, что нравится ее мужу Нику, хотя у самой Ханны более утонченные вкусы. Для нее куда предпочтительнее рассказывать о пустыне на своих занятиях йогой. В этой Мохаве заключено столько духовности. Там ты действительно возвращаешься к себе.

– Роб?

– Прости, я просто выпала из реальности.

– Тебе что-нибудь нужно? Если что, я могу сбегать…

– Ты сущий ангел, – отвечаю я, – не стоит, мы в норме. Вчера нам как раз доставили из магазина продукты, так что у нас всего полно.

У нее опять чуть сужаются глаза.

– Ну хорошо, мой телефон у тебя есть, если что – звони. В прошлом месяце Сэм тоже болел ветрянкой, и это был сущий кошмар.

– Я помню.

В прошлом месяце, а если быть точной, то двадцать два дня назад, Гудвины вернулись домой из Австралии. А назавтра их Сэм слег с ветрянкой. Поэтому Ханну мы некоторое время не видели. Я, по крайней мере.

– Я принесла вам небольшой гостинец. Оставлю на крыльце, куколка моя!

– Ты мое сокровище! – отвечаю я. – Позвони мне чуть позже.

Обычно мы с Ханной болтаем раз или два в неделю по вечерам. И если бы не жили по соседству, а наши дети не были ровесниками, нам вряд ли удалось бы стать подругами. Слишком уж мы разные. Но мучительное изнеможение родительскими обязанностями, постоянное балансирование между смехом и слезами, томительная любовь к детям, укоренившаяся глубже некуда, кроме которой у тебя больше ничего нет, связывают людей незримыми узами. Мы с Ханной сблизились. Она мне нравится. Как раз о такой подруге я мечтала в молодости, пока не поняла, что на самом деле представляют собой друзья.