Страшные истории Сандайла - [4]

Здесь же, среди аккуратных рядов домиков на одну семью, я чувствую себя в безопасности. В каждом дворике – причудливый намек на индивидуальность: здесь устроили купальню для птиц, там даже оборудовали небольшой бассейн. Вон там вагонку выкрасили в провокационный розовый цвет. Витражные окна, дверные молоточки всех мыслимых стилей, разный тип камня, которым выкладывают дорожки, – в своем выборе хозяева доходят до самых немыслимых крайностей. Но во всем этом заложен определенный смысл. Это маркеры, которыми местные жители помечают свой мир.

Я сказала, что чувствую себя здесь в безопасности. Точнее, в безопасности здесь скорее мои дети. Это не всегда одно и то же. По-видимому, для каждого наступает момент, когда приходится выбирать между тем и другим. Лучше быть частью коллектива, нашего семейства Кассенов, – так меньше замечаешь.

Ирвин уходит в свой кабинет и закрывает дверь. Колли достает карандаши. Она всегда знает, чем себя занять, и мне никогда не приходится устраивать ей разнос по поводу несделанных уроков. В ее натуре обнаруживаются неожиданные, потрясающие черты, способные принести облегчение. Девочка сидит в гостиной за столом с откидной крышкой, склонившись над самой страницей. Раздается нудный звук карандаша. Она что-то мурлычет себе под нос, явно не попадая в ноты. Это выводит меня из себя, я хочу велеть ей надеть очки, но подавляю в себе оба эти импульса. Потому что тактику освоила давным-давно, и из-за всякой ерунды больше ни с кем не связываюсь.

* * *

К часу дня сыпь Энни расползается по всему телу. Руки в варежках она сложила на груди, от дыхания на ее щеке трепещут темные волосики. Я проверяю скотч, с которым все в порядке, и отбрасываю прядку с ее рта.

– Мне слишком светло, – шепчет она.

Я зашториваю окно, погружая комнату в смутный, серебристый полумрак, и шепчу:

– Хочешь, я зажгу звезды?

– Да, – шепчет она в ответ, не открывая глаз.

Я подхожу к ночному столику и включаю ночник. Тускло освещенная комната озаряется светом лампы в форме звезды – нежнейшего розового цвета, то ли карамели, то ли чуть тронутого красным пиона, в котором видят сны маленькие девочки. Я чувствую, что Энни всегда ощущает себя в безопасности, когда горит ее лампа. Хотя и понимаю, что в этом нет никакого смысла.

Когда я поднимаю глаза, в дверном проеме стоит Ирвин. Я даже не слышала, как он пришел. Он всегда отличался способностью замирать совершенно беззвучно, будто даже не дыша. В живом существе такая особенность здорово действует на нервы.

– Как она?

– Спит.

– Не срывай свою злость на детях, Роб, – говорит он, – Колли и в самом деле хочет пойти на вечеринку. Пусть бы себе пошла. Не стоит держать ее взаперти из-за Энни.

Девочка шевелится, открывает один глаз и тихо просит:

– Воды.

– Ну конечно, солнышко мое, мамочка сейчас принесет. Прочь с дороги, – цежу я сквозь стиснутые зубы, проходя мимо него, – это ты во всем виноват.

Он яростно поворачивается ко мне спиной и направляется в ванную принять лекарство от диабета. Чтобы найти его, ему понадобится пара минут – я спрятала препарат в самой глубине шкафчика за старым тюбиком вазелина. Мелочь, конечно, но ничего другого в моем распоряжении на сегодняшний день нет.

* * *

Ссоры начинаются всегда по-разному, но заканчиваются одинаково – мы жалим друг друга, как змеи, я шиплю, запихивая посуду в посудомоечную машину или складывая выстиранное белье, он проверяет рефераты и тычет ручкой в пустоту. При этом каждый старается не разбудить детей, которые спят наверху. В конечном итоге мы валимся в постель, совершенно лишившись сил, вымотанные пожирающим нас ядом.

Минувшим вечером все началось с электрических зубных щеток, в которых сели аккумуляторы. И его и моя стояли на зарядке, но кто-то отключил от питания в ванной розетки, так что они разрядились. Скверную привычку баловаться с выключателями у нас имеет Колли.

Началось все с зубных щеток, но совсем скоро мы перешли на лаборантку Кэтрин. Ирвин работает допоздна. Мне это без разницы. Допоздна работает и лаборантка. Кэти, как он ее называет, пользуется духами «Сеншнт». Мне об этом известно потому, что ими провонял не только его костюм, но и весь шкаф.

Я шипела, сжав в кулаки руки и полыхая глазами. У меня так перехватило горло, что слова просачивались из него, будто желчь.

Ирвин уже стал тыкать. Он меня никогда даже пальцем не трогает – только тычет. Его острый палец трепещет в дюйме от моего лица, подрагивая в такт словам: «Когда мы познакомились, ты этого и хотела. А теперь, добившись своего, только то и можешь, что ныть».

Обычная грязь взрослой жизни, в которую два человека погружаются по самое не могу, а вина становится гобеленом, сотканным настолько плотно, что его даже нельзя распустить.

Я пытаюсь читать, но вскоре слышу на втором этаже плач Энни.

– Нет, – всхлипывает она, – нет, нет!

Я открываю дверь. Они с Колли дерутся, вырывая друг у друга какой-то предмет. Это розовая звездообразная лампа. Энни запрокинула голову назад, от горя ее ротик превратился в черное «о». Колли лишь закусила нижнюю губу, в остальном ее лицо больше не выражает никаких эмоций.