Страшные истории дядюшки Монтегю - [45]

– Дядюшка? – Меня озадачило выражение, появившееся у него на лице.

– И я начал… Я начал красть у мальчиков, Эдгар, – сказал он, не глядя мне в глаза.

– Красть? – переспросил я, не в силах вместить всей гнусности этого преступления – того, что взрослый, да к тому же учитель, мог обкрадывать детей.

– Ты совершенно справедливо возмущаешься, Эдгар, – тихо сказал дядюшка. – Я чудовищным образом обманул их доверие. За этот обман мне пришлось расплатиться сполна.

Дети бесшумно еще чуть-чуть придвинулись к нам.

– Я перехватывал письма детей к их родителям, – продолжал дядюшка, – и, подделав почерк, приписывал в конце просьбу прислать денег. Деньги, которые присылали родители, я тоже перехватывал и забирал себе. Одними только деньгами я не ограничивался. Я присваивал гостинцы, которые слали ученикам их любящие матери. Я съедал у себя в кабинете присланные им на дни рождения сласти и развлечения ради мог уделить пару кусочков мальчику, которому предназначалась вся изничтоженная мной посылка. Я пал ниже некуда и упивался своей низостью, как свинья упивается собственными нечистотами.

Мне было тяжело встречаться с дядюшкой глазами, и только страх, который охватывал меня при виде все плотнее сдвигавшихся вокруг нас сумрачных фигур, заставлял меня не сводить взгляда с его лица.

– Понятное дело, все эти кражи должны были рано или поздно обнаружиться, – со вздохом продолжил он. – И действительно, дошло до того, что я начал получать жалобы – от родителей и от тех мальчиков, кто был посмелее. Довольно долго мне удавалось от них отмахиваться, но в конце концов пришлось действовать. Тогда у меня все еще оставалась возможность сознаться в преступлениях и принять заслуженный позор. Каким желанным, Эдгар, кажется мне этот позор сейчас. Я бы с радостью принял его, как вновь обретенного после долгой разлуки брата. Но я был слишком слаб и мерзок, чтобы сознаться, и поэтому решил поступить иначе. У меня в школе был один мальчик. Его звали Уильям Коллинз. Он был сиротой. Деньги за его пребывание поступали от некой адвокатской конторы из Сити. Другие мальчики не любили его за неловкость и замкнутый характер. Как ни странно, именно его замкнутость, невзирая на всю мою крайнюю низость и испорченность, пробудила во мне симпатию. Уже много лет я не испытывал к детям ничего кроме гадливости и презрения, но Уильям мне понравился. Он напомнил мне меня самого в детстве.

Дядюшка Монтегю улыбнулся воспоминанию.

– Но, сэр, какое отношение Уильям имел к кражам? – спросил я.

Улыбка сошла у него с лица.

– Я придумал обвинить в кражах одного из воспитанников. И, следуя какой-то извращенной логике, решил, что им будет… Уильям. Единственный, к кому я испытывал добрые чувства. Почему я так решил, мне самому по сей день непонятно.

– У вас получилось свалить на него вину? – я сам удивился, насколько сурово прозвучал мой голос.

– Да, – мрачно ответил он. – Мальчики с радостью мне поверили. Уильям явился ко мне и умолял объяснить им, что он ни в чем не виноват. Я обещал сделать все, что в моих силах, но, разумеется, ничего не предпринял. – Дядюшка Монтегю смотрел мне прямо в глаза, его лицо при этом походило на вырезанную из дерева маску. – Его сильно избили. Родители требовали что-нибудь сделать с вором. Я написал опекунам Уильяма из Сити, объяснил им ситуацию и с превеликим сожалением попросил их перевести мальчика в другую школу.

– И что с ним было потом?

Дядюшка Монтегю вздохнул. Дети приблизились к нам еще на пару дюймов.

– Когда его избили во второй раз, он снова пришел ко мне в кабинет. Он был в отчаянии, все лицо в кровоподтеках. У меня разрывалось сердце оттого, что я видел его в таком состоянии и знал: все это из-за меня. Но вместо того чтобы вмешаться и положить конец его страданиям, я отослал его прочь. И сказал, что испытания надо встречать по-мужски.

– И что потом? – я заранее опасался ответа.

Дядюшка молчал. Лица всех сумрачных фигур повернулись к нему, словно бы побуждая его ответить.

– Что было потом? – я повторил вопрос.

– Он покончил с собой.

От ужаса у меня перехватило дыхание.

– Да! Он покончил с собой, доведенный до отчаяния моими подлостью и ложью. О моей причастности к его гибели никто не узнал, но самого по себе известия о самоубийстве было достаточно для того, чтобы родители начали забирать детей из моей школы. Скоро в ней осталось лишь несколько самых нелюбимых семьями мальчиков; на приток новых учеников надеяться не приходилось.

Смерть несчастного Уильяма, конечно же, глубоко меня потрясла, но я и представить не мог, насколько она изменит мою жизнь. Первопричиной всех затруднений и бед стали для меня азартные игры, но отказаться от них было выше моих сил. Поэтому я решил отдаться на волю случая и предоставить ему решить мою судьбу. Я дал клятву: если Фортуна дарует мне выигрыш, я посвящу свою жизнь детям бедняков из окрестных деревень, а если проиграю – сдамся властям и понесу наказание за совершенные мной злодеяния.

Я нашел свисток, который носил на шее в более счастливые времена. Я свистел в него, созывая мальчиков во время наших частых походов и экскурсий к историческим достопримечательностям. Много лет я его не использовал, а теперь положил в карман в качестве талисмана. Игроки, Эдгар, так же суеверны, как моряки.