Страшная история - [20]

Ева — так зовут женщину — не пытается гадать. Для неё в этой жизни существует только очередной шаг по песку, который, хоть и на малую толику, отдаляет её от города, который изгнал её в убивающую пустыню, и приближает к тому, что находится на другой стороне. Всё остальное слишком страшно, чтобы думать над этим. Лучше отдаться ритму шагов — очень медленно, но идти… идти… распарывать жёлтую ткань, двигаться к тончайшей линии, где она соприкасается с небесной бирюзой.

Сумасшедшая?

Самонадеянная?

И то, и другое! Как можно рассчитывать на то, что ей удастся сломить сопротивление этого края? Терма в одночасье высасывала соки из более маститых честолюбцев, которые старались её покорить — на конях ли, пешком ли, в одиночку ли, стаей ли. Выпив всю влагу, она принималась за их плоть, превращая лица в скелеты, а скелеты — в песочную пыль, белеющую под ветрами. Наверное, даже буйные ураганы выдохлись бы, добираясь до края песков.

Терма диктует правила. Захочет — напустит песчаную бурю, захочет — нашлёт смертельную болезнь, захочет — вызовет землетрясение и погребёт под тысячами тонн жёлтых частиц. Но обычно до этого не доходит. Солнце и изнурительная жара любят своё дело и вовсю прислуживают пескам.

Ева этого не знает. Честно говоря, не пожелала бы узнать, даже если кто-то вознамерился ей рассказать. Она делает шаг за шагом и к закату дня падает оземь, чтобы уснуть. Несколько глотков воды из тающих запасов, потом она уходит в беспамятство, не видя звёзд, которые одна за другой зажигаются над пустой землёй.

«Видишь?» — шепчет Регул.

«Вижу», — отвечает Денеб.

«Кто это?» — недоумевает Регул, подмигивая голубоватым огнём.

«Не знаю», — говорит Денеб, делая на небе неспешный круг.

«Она умерла», — утверждает Вега.

«Да нет, жива», — возражает Регул.

«Сколько продержится?».

«Завтра мы застанем её бездыханной».

«Это точно. У неё и воды-то почти не осталось».

«Бедняжка», — вздыхает Мира, но на голос молодой звезды никто из светил внимания не обращает.

Звёзды шепчутся, их шёпот теряется в просторах космоса. Наконец, солнце опять выглядывает из-за горизонта, окрашивая восток алым заревом. Песок, успевший охладиться за недолгую ночь, опять жадно впитывает жару. Терма потягивается после приятного сна. Знаком этого является обвал нескольких песчаных дюн вроде бы ни из-за чего.

Терма означает смерть.

Эти слова приходят в её разум, как только она открывает глаза. Отчаяние цепляется в неё кошачьими коготками, но Ева сонно стряхивает наваждение и протирает глаза. Веки сухие, глазные яблоки сморщились. Она встаёт на ноги и, покачиваясь, оборачивается назад, на запад, откуда пришла. Серое облако города почти не видно — так, крохотная туманная шапочка, накрывающая горизонт.

— Эдем, — шепчут потрескавшиеся губы, но она не осознаёт этого. Мысленно она опять в городе, который отторг её. Сказочный Эдем, город счастья и удовольствий, цельная система наслаждений, которая готова любовно прижать к своему лону всех, кроме тех, кого она не хочет видеть. Тех, кто отказывается жить по её правилам и кого она боится.

Вот и Ева попалась под эту молотилку. Конец сказки — болезненный и ошеломляющий процесс. Не успеваешь опомниться, как все достижения обращаются в пыль, привычные вещи теряют значение, и ты ловишь себя на том, что летишь вниз на негостеприимный песок, а за спиной навечно захлопываются под всеобщий хохот и улюлюканье врата города, который кормил тебя и лелеял с детских лет. Был Эдем, стала Терма.

И кто в этом виноват?

Должно быть, она сама.

Ева снова пьёт (оставшейся воды хватит на день, и то при строгой экономии), откусывает кусок хлеба и отправляется в дальнейший путь. Но «путь» — это сильно сказано. Во всяком пути есть начальная точка и конечная цель. А у неё — ничего. Дорога тянется в бесконечность, она не оторочена ничем, кроме песков.

А солнце уже в зените и отчаянно старается покончить с невольной странницей как можно скорее на радость Терме. Поток фотонов летит со скоростью света и обрушивается на её затылок. Радиация настолько мощна, что верхние слои атмосферы не успевают затормозить бомбардирующие планету частицы. Ева рассеянно поправляет ломкие волосы и делает шаг… два…

К полудню Эдем исчезает совсем. Теперь все стороны света равноправны. Куда ни глянь — песок до конца и края. А если кое-кому кажется, что на востоке мерцает спасительная голубизна, то мы не станем её в этом разубеждать. Каждый имеет право на галлюцинации.

Во время дневного привала, Ева, наконец, срывается. Вместо того, чтобы сделать аккуратный глоток из бутыли и завинтить крышку, она опрокидывает её вверх дном и пьёт, пьёт. Вода весело журчит, утекая в иссушённое горло. Маленькое счастье длится, пока течёт вода, и через прозрачное дно бутыли не проглядывает небо — голубое, как озеро, как река, но не дарящее ни капли влаги.

Ева приходит в себя. Она не отшвыривает бутыль и не кричит; лишь понуро поднимается и идёт дальше. Хотя теперь даже душевнобольной должно быть ясно, что игра окончена. На половине буханки хлеба не проживёшь. Теперь у неё только тот запас воды, который циркулирует в организме, течёт по венам и капиллярам. А уж Терма-то позаботится, чтобы поскорее выкурить из женщины всю жидкость. Где-то впереди она с помощью податливых вихрей радостно роет могилу, в которой упокоится та, кто бросила ей вызов, пусть и не по своему желанию.