Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - [18]

Но почему Августин пожелал знать только бога и душу? Не значит ли это, что он ограничивал свое разумение узко религиозными проблемами? Вряд ли. В его стремлении познать душу свою можно усмотреть возвращение к античному призыву «познай самого себя». Сократ считал эту задачу наиболее трудной. А что означало желание знать бога? Ведь бог в понимании христианина безвиден, всюден, всеведущ. Уж не пожелал ли Августин всеведения? Способно ли существо, ограниченное рамками жизни и смерти, состоящее из телесной конечной субстанции, познать все сущее и даже более того — сверхсущее?

Выходит, Блаженный Августин мечтал о знании едва ли не бесконечном. И в этой мечте усматривается проявление человека античности и Возрождения больше, нежели человека классических средних веков.

Нередко утверждается, что средневековые богословы постоянно доказывали низменность и греховность телесного. А вот Августин рассуждал иначе: «Не тем человек сделался похожим на дьявола, что имеет плоть, которой дьявол не имеет, а тем, что живет сам по себе, то есть по человеку… Ибо, когда человек живет по человеку, а не по богу, он подобен дьяволу».

Повторяю, невозможно сколько-нибудь достоверно восстановить мысли Бруно, читавшего сочинения «отцов церкви» и прославленного среди них Августина. Но безусловно, размышляя над этими трудами, молодой послушник, стремящийся вникнуть в суть идей, находил для себя немало интересного и полезного. И не тогда ли возникла в уме его догадка о Едином, связывающем все противоположности, соединяющем разъединенное в стройное целое, отличающееся от хаоса? Ведь и в «Монологах» Августина беседуют голоса, которые принадлежат одному человеку.

И все-таки для Бруно Блаженный Августин оставался далекой историей. Иное дело — Фома Аквинский. Казалось, монастырь хранит еще память о его пребывании здесь. Ученые богословы повторяли мудрости Фомы постоянно. Говорили, что преподобный Фома телом был огромен и неповоротлив, чем заслужил прозвище Сицилийский Бык. Но еще имелась в виду ярость и сила Фомы. Ведь родился-то он не в Сицилии, а недалеко от Неаполя, и прославился не телесной силой, а духовной.

В своей капитальной «Сумме теологии» Фома вовсе не отрицал наук и их роль в познании природы (это, по-видимому, пришлось по душе Бруно). Фома признавал, что науки разделяются между собой главным образом своими методами, способами познания. Но каждая наука своим путем может вести к истине: «Различие в способах, при помощи которых может быть познан предмет, создает многообразие наук. Одно и то же заключение, как-то, что земля кругла, может быть сделано и астрологом, и физиком. Но астролог придет к нему через посредство математического умозрения, отвлекаясь от материи, физик же через посредство рассуждений, имеющих в виду материю».

И еще высказывание: «…Природа наук бывает двоякой. Одни из них таковы, что зиждутся на основоположениях, непосредственно отысканных естественной познавательной способностью, как-то: арифметика, геометрия и другие в том же роде…» (Подобные рассуждения мы могли бы принять и теперь, в наши дни. Надо лишь учитывать, что у Фомы следует продолжение, где утверждается существование других наук, имеющих возвышенную природу. Такой «наукой всех наук» он считал священное учение, религиозные истины, постигаемые путем боговдохновения, прозрения, благодати. Оно превыше разума.)

Была у Фомы одна любимая тема, в которой сливались его интересы теоретика-богослова и практика-церковника. Тема эта касалась проблемы сущности зла и его соотношения с добром. Согласно учению христианской секты манихейцев, добро и зло (бог и дьявол, олицетворяющие эти понятия) противостоят друг другу, находятся в постоянной борьбе. Это две полярные противодействующие силы. Основатель учения перс Мани (III век) попытался ввести в христианство идею легендарного пророка Зороастра (Заратуштры) об извечной борьбе в мире светлого и темного начал, огня и тьмы.

Фома не признавал манихейство, считал его ересью, боролся с ним всеми доступными средствами. По его мнению, «целокупный миропорядок требует… чтобы некоторые вещи могли впасть в несовершенство…». «Нет единого первичного начала зла в том смысле, в котором есть единое первичное начало блага… Все сущее, в той мере, в какой оно есть сущее, есть благо и… зло существует лишь в благе, как своем субстрате». «Совершенство вселенной требует, чтобы в вещах присутствовало неравенство, дабы осуществились все ступени совершенства… Подобно тому как совершенство вселенной требует, чтобы были не только вечные, но и бренные сущности, точно так же совершенство вселенной требует, чтобы были и некоторые вещи, которые могут отступить от своей благости… В этом и состоит сущность зла, то есть в том, чтобы вещь отступала от блага».

В истинно совершенном творении должна присутствовать доля несовершенства. Мысль вполне парадоксальная. И вновь она возвращает нас к той неформальной логической проблеме, которую поднял Августин: две разные сущности, даже противоположные, как добро и зло, могут осуществлять единство.

Логика рассуждений выглядит странной. Истинное совершенство вроде бы не должно иметь изъянов; если они есть, то это уже не совершенство, разве не так?