Странствующий по Вуру - [15]

Но приступ гнева длился лишь мгновение. Что-то разбудило меня; привычка к жизни на равнинах взяла верх. Я слышал шум воды в ущелье, но он стал слабее. Похоже, вода перестала подниматься. Наверно, спадает поток, рожденный бурей. На мне пояс странствующего, на нем многочисленные инструменты, которые могут пригодиться в пути. Я встал, ощутив вес не только станнера в кобуре, но и ножа на бедре. Положив руку на ручку ножа, я медленно поворачивал голову с востока на запад, потом снова внимательно посмотрел на север.

Дул ночной ветер, но он не пел в высокой траве, прибитой к земле бурей. И не несет с собой тот незнакомый запах, который послужил предвестником бури. Если за пределами освещенного круга бродит какой-нибудь хищник, он ничем себя не выдает.

На несколько мгновений я испытал прилив надежды. Гары! Может, Витол нашел путь назад и привел с собой все стадо? Я негромко свистнул – на такой свист могучее животное всегда отзывалось, если находилось в пределах слышимости.

Никакого фырканья или ударов копыт о поверхность равнины. Но что-то есть – звук, ощущение, которое меня разбудило и сейчас продолжает держать в напряжении. Если отец… Я знал, что мои знания равнин по сравнению с его – все равно что у ребенка, только еще начинающего читать ленты. В прошлом я много раз видел, как он так настораживается, и всегда у этого была важная причина.

Зрение не поможет за пределами освещенного лампами круга; обоняние и слух не дают ничего – пока. Я подошел к Илло, наклонился и взял из ее руки станнер. Держа его наготове – свой я берег на крайний случай, – я начал по периметру осторожно обходить лагерь, каждые несколько шагов останавливаясь, прислушиваясь, приглядываясь к полосам света и тьмы на освещенной луной местности.

Ничего не видно. Трава влажная и прибита бурей к земле. Всякий, кто попытался бы приблизиться к нам, издавал бы звуки, и я бы их услышал. И легко заметил бы передвижение. Остается ручей. Я снял с пояса ночной фонарь. Его заряды нужно беречь, потому что их у меня только небольшая коробка, которую я успел вытащить из воды. Тем не менее я настроил фонарь на максимум и направил широкий луч холодного света вниз.

Под тяжестью фургона, передняя часть которого погружена в ручей, сломалось одно из задних колес, застрявших в откосе, и теперь это колесо лежало немного в стороне. Если бы отец был здоров, а гары под рукой, починить фургон и вернуть его на тропу равнин было бы очень трудно, но возможно. Но в сложившихся обстоятельствах у меня не было никакой надежды восстановить наш транспорт.

Река, недавно еще яростная, теперь стихла. Хотя поверхность ее по-прежнему покрыта грязью и сорванными ветками, течение слабее и в потоке уже не может скрыться такая тварь, какая нападала на нас.

Если бы тварь оставалась на дне, не придя в себя от действия станнера, теперь ее чешуйчатая спина обнажилась бы. Но ничего не видно. Либо унесло течение, либо уплыла по своей воле. Сколько бы я ни смотрел, видел только фургон и постепенно спадающий водный поток.

Без всякого результата я обошел лагерь. И тем не менее… что-то ведь меня разбудило, что-то ждет здесь… где-нибудь…

Я вспомнил, что говорила родственница моей матери, – тронутые Тенью. Конечно, я слышал это выражение и раньше, но оно для меня ничего не значило. Что же произошло, когда в северные владения пришла смерть? Почему один ребенок тут, другой там – почему они, всегда представители второго поколения, оставались жить, когда весь поселок переставал существовать? И почему мы ничего не помним?

Снова я углубился в свое сознание… Нет, только гар, идущий под солнцем, мой отец рядом с ним. Даже отца я не могу припомнить ясно: гар в моей мысленной картине гораздо отчетливей.

Может быть, потому, что езда верхом – удивительное и непривычное ощущение для маленького мальчика? Конечно, гары используются и в поселках и владениях, но эти гары гораздо меньшего размера, слабее и не могут произвести такого впечатления на малыша, как животные странствующего.

Я подумал о постоянном интересе отца к покинутым и разрушенным поселкам, которые пострадали от Тени. Отец рисковал жизнью, исследуя их. Почему люди говорят о «Тени»? Если нет выживших, которые могли бы рассказать о природе опасности, кто придумал такое название?

Снова я порылся в памяти и не смог найти никакого ответа на свой вопрос. Всю жизнь я слышу о «Тенях» как о смерти и непреклонной и ужасной судьбе. Но несмотря на все отцовские исследования, он никогда не говорил мне, почему эта угроза с севера так названа. Как будто существовал внутренний барьер, не позволяющий вдаваться в такие рассуждения…

Повторно обходя лагерь, я не только искал причину своего пробуждения. Мозг мой был занят: впервые, насколько мог вспомнить, задавал я себе эти вопросы. Трижды обошел я вокруг по самому освещенному лампами краю.

Но не только не удостоверился, что на озаренной луной влажной равнине нет ничего – напротив, тревога моя еще усилилась. Я обнаружил, что невольно сжимаюсь, как будто ожидаю, что в любое мгновение в воздухе свистнет нож и вонзится в мое тело или луч бластера сожжет его до кости. Каждый раз я надолго останавливался на краю ущелья, направлял вниз фонарь: поток быстро мелел, словно земля превратилась в губку и впитывает его.