Странствия Шута - [2]

За исключением Шута. Мой друг вернулся ко мне. Истерзанный, обессиленный и, быть может, повредившийся в рассудке, но он снова рядом. Я поднял свечу и отважился вернуться к постели, где мы провели эту ночь.

Шут еще крепко спал. Выглядел он ужасно. Следы пыток были шрамами выписаны на его лице, от лишений и голода кожа его высохла и растрескалась, а волосы истончились, как солома. Тем не менее, сейчас он выглядел лучше, чем когда я впервые увидел его. Он был чист, сыт и согрет. И даже его дыхание говорило о приливе сил. Хотелось бы сказать, что это случилось благодаря моим заботам. Однако все вышло против моей воли, когда, во время перехода через Скилл-колонны, я вытянул силу из Риддла и передал ее своему другу. Я очень сожалел об этой небрежности, но не мог не испытывать облегчения, с которым слушал ровное дыхание Шута. Прошлой ночью ему хватило сил поговорить со мной, он ходил, помылся и поужинал. Это гораздо больше, чем можно было бы ожидать от истощенного бродяги, каким я впервые его увидел.

Но одолженная сила — сила не настоящая. Мое поспешное исцеление Скиллом вытянуло из Шута последние резервы, и жизнь, украденная у Риддла, не могла долго его поддерживать. Наверное, вчерашняя еда и отдых уже начали свое благотворное влияние. Я наблюдал за ним, крепко спящим, и смел надеяться, что он будет жить.

Неторопливо двигаясь, я поднял оброненное мной одеяло и укутал им Шута.

Как же он изменился. Он всегда любил красоту во всех ее формах. Его сшитая на заказ одежда, украшенные комнаты, занавеси для постели, шторы и даже шнурки — все было подобрано гармонично и согласно моде. Но этот человек исчез. Ко мне вернулся жалкий оборванец. Кожа на его лице плотно обтягивала кости. Измученный, ослепленный, со следами пыток, Шут так изменился, что я не узнавал его. Исчезли гибкость и подвижность паяца, его усмешка. Пропал элегантный лорд Голден со своими прекрасными одеждами и аристократическими манерами. Я остался с исхудалым бродягой.

Его слепые глаза были закрыты. Рот приоткрылся на ширину пальца, при каждом вздохе в его горле что-то шипело.

— Шут? — я осторожно потряс его за плечо.

Единственным ответом был небольшой сбой в его дыхании. Потом он вздохнул, будто уступая боли и страху, и вновь провалился в глубокий сон.

Он перенес пытки и прошел через тяжелые испытания и лишения, чтобы встретить меня. Его здоровье было подорвано, он страшился смертельно опасной погони. Я не мог понять, как ему, слепому и переломанному, все это удалось. Но он сделал это ради одной-единственной цели. Прошлой ночью, прежде чем провалиться в беспамятство, он просил убить ради него. Он хотел, чтобы мы вернулись в Клеррес, его старую школу, к людям, которые мучили его. И, как особое одолжение, он просил, чтобы я использовал свои старые навыки убийцы и уничтожил их всех.

Он ведь знал, что я оставил эту часть моей жизни в прошлом. Я стал другим человеком, уважаемым, управляющим поместьем дочери, отцом маленькой девочки. Уже не убийца. Я сошел с этой стези. Уже много лет минуло с тех пор, когда я был худощавым, когда руки мои были так же тверды, как и сердце. Я давно превратился в простого землевладельца.

Мы оба очень сильно изменились.

Я все еще помнил его насмешливую улыбку и блестящий взгляд, подкупающие и раздражающие одновременно. Он стал совсем другим, но меня не покидала уверенность, что я все еще знаю его суть, то, что выходит за рамки обычного знания о том, где он родился и какая была у него семья. Я знал его с детства. Кислая улыбка искривила мой рот. Были ли мы детьми? В каком-то смысле я сомневался в этом. Но долгие годы тесной дружбы стали фундаментом, в котором я не мог сомневаться. Я знал его характер, знал его верность и самоотверженность. Я знал больше его секретов, чем кто-либо, и охранял эти секреты так тщательно, будто они были моими собственными. Я видел его в отчаянии и скованным ужасом. Я видел, как ломала его боль, видел его пьяным до слез. Больше того — я видел, как он умер и был мертвым, я вошел в его тело и вызвал его дух обратно.

Так что я знал его. До мозга костей.

Или мне так казалось.

Я глубоко вздохнул, но облегчение не пришло. Веду себя, будто ребенок, который боится смотреть в темноту из-за того, что может там увидеть. Я отрицал правду, лежащую на поверхности. Я отлично знал Шута. И знал, что он сделает все, что, как ему кажется, должен сделать, чтобы направить мир по лучшему пути. Он не мешал мне танцевать на лезвии кинжала между жизнью и смертью, и не сомневался, что я вынесу всю боль, все потери и испытания. Он пошел навстречу мучительной смерти, которую считал неизбежной. Все ради будущего, которое он сам и придумал.

Так что, если он считает, что кто-то должен быть убит, а сам не может убить его, он будет просить меня. И будет добавлять к этим просьбам ужасные слова: ради меня.

Я отвернулся от него. Да, он будет просить меня сделать то, чего бы я не желал делать снова. И мне хотелось согласиться. Потому что я не могу смотреть на него, изломанного и страдающего, и не чувствовать приливов гнева и ненависти. Никто, никто не может причинить ему такую боль — и жить дальше. Тот, у кого нет сочувствия, кто может медленно мучить и разрушать тело другого человека, не имеет права на жизнь. Это делали чудовища. Независимо от того, какими бы людьми они не выглядели, их работа говорит сама за себя. Их необходимо уничтожить. И я должен это сделать. Я даже хочу это сделать. Чем дольше я смотрел на него, тем больше мне хотелось пойти и убить их, и не быстро и тихо, но долго и звучно. Я хотел, чтобы люди, которые сделали это с ним, понимали, что они умирают, и почему. Я хотел, чтобы они успели пожалеть о сделанном.