Странствия и странности - [10]

Собрал и перевел с английского Владимир Мисюченко.

Рэй Брэдбери Чикагская бездна

Этот старик забрел в почти безлюдный парк под тусклым апрельским небом в полдень вместе с легким ветерком, тянувшим откуда-то из воспоминаний о зиме. Его волочившиеся ноги были в покрытых желто-коричневыми пятнами обмотках, волосы длинными седыми патлами торчали во все стороны, как и его борода, в которой прятался рот, казалось, дрожавший от неистребимого желания откровенничать.

Он медленно обернулся, словно там, среди руин, в беззубом силуэте города, потерял столько вещей, что никак не мог сообразить, что именно, и побрел дальше, пока не нашел скамью, на которой в одиночестве сидела женщина. Окинув ее изучающим взглядом, он качнул головой, присел на дальнем уголке и больше не смотрел на нее.

Три минуты он сидел с закрытыми глазами, рот его не переставал шевелиться, голова двигалась, словно носом чертила в воздухе какое-то слово. Дописав, он открыл рот и внятно, отчетливым голосом произнес его:

— Кофе.

Женщина оцепенела.

Узловатые пальцы старика запрыгали, разыгрывая пантомиму на невидимой салфетке у него на коленях.

— Ключиком — раз! Ярко-красная банка с желтыми буквами! Сжатый воздух — с-с-с! А теперь протыкаем фольгу — ш-ш-ш! Как змея!

Словно от пощечины, женщина мотнула головой и с ужасом, как зачарованная, уставилась на двигающийся язык старика.

— Запах, аромат, благоухание. Налитые, темные, дивные бразильские зерна, свежий помол!

Вскочив на ноги, шатаясь, как подстреленная, женщина нетвердо шагнула прочь.

Старик широко раскрыл рот: «Нет, я…»

Но она уже побежала, и вот ее нет.

Старик вздохнул и поплелся по парку, пока не подошел к скамье, на которой сидел молодой человек, поглощенный заворачиванием сушеной травы в маленький квадратик тонюсенькой бумаги. Нежно, почти ритуально, его тонкие пальцы расправляли траву, он с дрожью свернул трубочку, сунул ее в рот, как загипнотизированный, прикурил и откинулся назад, зажмурившись от вожделения, вбирая ртом и легкими странный вонючий воздух.

Старик проследил за унесшимся с полуденным ветерком дымком и произнес:

— «Честерфилд».

Молодой человек изо всех сил стиснул колени.

— «Рейлиз», — произнес старик. — «Лаки страйк».

Молодой человек уставился на него.

— «Кент». «Кул». «Мальборо», — произнес старик, — Были такие сигареты. Белые, красные, янтарные, цвета зеленой травы, небесно-голубые, чистого золота, с красным пояском из пленки наверху, с треском срывали вместе с целлофаном, и синяя марка госпошлины…

— Заткнись, — буркнул молодой человек.

— Покупаем в аптеке, у газировщицы, в подземке…

— Заткнись…

— Успокойся, — сказал старик. — Знаешь, это я от твоего дыма задумался…

— Нечего задумываться, — Молодой человек повернулся так резко, что самокрутка выпала и рассыпалась на его коленях. — Смотри, что из-за тебя наделал!

— Извини. Такой чудный день, такой дружеский.

— Никакой я тебе не друг.

— Мы все теперь друзья, иначе зачем же жить?

— Друзья? — фыркнул молодой человек, бесцельно перебирая рассыпавшуюся траву и бумажку. — Может, и были «друзья» тогда, в семидесятые, но сейчас…

— Семидесятые. Ты, наверное, еще малышом был. Тогда еще были «Баттер фингерз» в ярко-желтой обертке. «Бейби руфс». «Кларк Барз» в оранжевом фантике. «Милки уэйз» — будто все мироздание проглатываешь — звезды, кометы, метеоры. Вкусно.

— Вовсе не было вкусно. — Молодой человек вдруг поднялся — Что это с тобой?

— Я помню грейпфруты и лимоны — вот что со мной. Ты помнишь апельсины?

— Черт побери, конечно. Проклятие, апельсины. Хочешь сказать, я врун? Хочешь обидеть? Ты что, свихнулся? Не знаешь, что ли, закона? А я ведь могу тебя сдать, ты это знаешь?

— Знаю, знаю. — Старик пожал плечами. — Погода сбила с толку, захотелось сравнить…

— Сравнить слухи, вот что тебе скажут в полиции, спецполицейские, так и скажут, слухи, из-за тебя, ублюдок, еще в историю влипнешь.

Он схватил старика за лацканы, они затрещали, пришлось вцепиться снова, собрать их в кулак, и он заорал сверху вниз в лицо старику: «С каким бы удовольствием я вытряс из тебя душу! Так давно никому не врезал…»

Он тряхнул старика, толкнул и, само собой, добавил кулаком, а там уж распалился и принялся его дубасить. На старика дождем посыпались удары, а он стоял, будто в грозу под потоками ливня, и его щеки, плечи, брови, шея покрылись кровью, а молодой человек выкрикивал марки сигарет, со стоном выдавливал названия конфет, изрыгал имена сигар, со слезами в голосе вопил о сластях, пока старик не рухнул на землю и, содрогаясь, не покатился под ударами ног. Молодой человек остановился и заплакал. При этом звуке съежившийся и стиснувший от боли зубы старик отнял пальцы от расквашенного рта и с изумлением воззрился на своего противника. Молодой человек рыдал.

— Пожалуйста… — взмолился старик.

Молодой человек зарыдал еще сильнее, он заливался слезами.

— Не плачь, — сказал старик. — Не вечно же мы будем голодать. Перестроим города. Послушай, я вовсе не хотел, чтобы ты расплакался, а только чтобы ты задумался. Куда мы идем? Что делаем? Что наделали? Ты не меня бил. Ты хотел побить кого-то другого, а я тебе просто подвернулся под руку. Гляди, я уже сижу. Со мной все в порядке.