Странный век Фредерика Декарта - [5]

Сестра и брат понемногу взрослели. Мюриэль обещала вырасти красавицей. Зато Фредерик был очень похож на отца, но не унаследовал его красоты. Так бывает. Вроде все то же самое – и серые глаза, и темные волосы, а гармонии нет и в помине. Нос крупнее, подбородок тяжелее, губы тоньше и суше, невыразительные светлые ресницы вместо отцовских черных, и уже не Аполлон. У Мюриэль глаза были как дымчатый хрусталь, у Фредерика – словно хмурое декабрьское небо. (Впрочем, фотография, запечатлевшая его в тридцатитрехлетнем возрасте, дает основание думать, что в те годы он был хорош собой.) Но волосы обоим достались роскошные, густые и волнистые. Дядя сохранил их до глубокой старости, даже поседел довольно поздно. А мой отец пошел в блондинов Шендельсов и начал лысеть уже к пятидесяти годам.

Разлад родителей и холодность матери отметили собой характер Фредерика. В чем-то кальвинистское воспитание придавило его навсегда. На протяжении почти всей жизни он не умел откровенничать, делиться своими переживаниями, боялся, что его отвергнут или посмеются. Только под старость немного смягчился и приоткрыл тайны, которые в более молодые годы строго оберегал. Такой душевный склад порождает огромное количество невротиков. Но Фредерику повезло. Кроме всего этого у него были рано проявившийся талант, ум, отточенный в одиноких размышлениях, фантастическое трудолюбие, привитое (правильнее было бы сказать – вбитое) матерью. История дала ему ощущение свободы. В иных временах он чувствовал себя как дома, с людьми из прошлого он был самим собой.

Он мог бы вырасти и отвергнуть религию, возненавидеть ее за безрадостное детство, но этого не случилось. Сын неудавшегося натуралиста вырос верующим человеком и всю жизнь старался придерживаться строгой религиозной дисциплины. Его творчество, если посмотреть под этим углом, очень сублимировано, особенно наиболее личная и откровенная из книг – «История моих заблуждений». Замкнутому и впечатлительному мальчику одно время даже была близка религиозная экзальтация, почти не свойственная протестантам. На склоне лет он мне рассказал, что в юности подумывал вступить в какой-нибудь протестантский орден, но все-таки его призвание было в другом, он это чувствовал.

На улице и в школе, а потом в лицее имени адмирала Колиньи он по большей части выглядел обычным мальчишкой. Иногда дрался, хоть и не любил это занятие, учился по одним предметам отлично, по другим никак (на седьмом десятке лет в письме к сыну он «пожалел о каждом уроке математики, который прогулял или пробездельничал»!), бегал в порт встречать корабли из далеких стран, пахнущие чаем и корицей. Играл с приятелями в «осаду Ла-Рошели» в старых бастионах. Покупал на сэкономленную пару сантимов горсть печеных каштанов прямо с огня. Лазил по скалам (до своего злополучного военного ранения он был искусным альпинистом), учился ходить под парусом, ловил устриц и макрель. Обычный набор детских радостей тех счастливчиков, которые родились и выросли у теплого моря, мало меняющийся от поколения к поколению – так же росли и мы с братом, и мои дети, и сейчас растут мои внуки. Фредерик был разве что заметно серьезнее своих ровесников и переживал всё иначе – как будто не играл, а жил по-настоящему и умирал по-настоящему.

Любил он и одиночество – даже больше, чем игры. Ему не скучно было наедине с собой. Если реальность ничем не увлекала, он воскрешал в своем воображении другие миры, представляя в мельчайших деталях жизнь людей, скажем, в древних Афинах или в средневековом итальянском герцогстве. Ему было интересно не только героическое в истории, но и самое простое – как люди выглядели, чем зарабатывали на жизнь, чему учились в школе, что ели и во что одевались, как относились к событиям, объявленным позднее историческими. А главное – как они думали, чем отличалось их сознание от сознания его современников. Любознательный подросток хотел все это знать и набрасывался не только на труды историков, но и на художественную литературу того времени и тщательно просеивал контекст, собирая по крупинкам драгоценные факты.

Доступных книг было мало. Однажды граф де Жанетон, влиятельный гугенот, богач и меценат, владелец крупнейшего книжного собрания в городе, попросил шестнадцатилетнего Фредерика позаниматься с его внуком немецким языком и щедро оплатил уроки, а кроме этого разрешил рыться в его библиотеке сколько душе угодно. Фредерик потом всю жизнь считал этого человека своим главным благодетелем. Деньги были ему нужны – мать не давала взрослеющему сыну ни сантима. Но возможность дорваться до книг он расценил как ни с чем не сравнимое счастье. Позже граф поручил Фредерику за отдельную плату навести порядок в шкафу с предметом его особой гордости – «гугенотским фондом», редчайшими изданиями шестнадцатого и семнадцатого веков. В шкафу царил такой кавардак, что граф и сам не знал толком, чем он владеет. Нужно было составить кроме алфавитного тематический каталог и снабдить карточки краткими аннотациями. За эту каторжную работу юноша взялся с радостью и сделал ее так хорошо, что граф потом употребил все свое влияние в совете протестантских церквей юга и запада Франции, чтобы сын пастора Декарта получил стипендию для учебы в Парижском университете.