Странный брак - [113]

Но печь греет до тех пор, пока ее топят, а потом она постепенно остывает и становится холодной и ко всему безразличной.

Граф Карой Майлат, близко знавший Пиркера, наблюдая все эти объятия и излиянпя чувств, сказал Бутлеру с грубоватой откровенностью:

— Хорошенько всмотрись в архиепископа, Янош, таким ты не увидишь его больше никогда.

Так и случилось. По прошествии определенного времени Бутлер стал поторапливать нового архиепископа с пересмотром дела. Пиркер все обещал, а на самом деле оттягивал. Волнуясь за исход дела, граф Янош напоминал Пиркеру о его обещании, а тот все оправдывался: всегда находились тысячи причин, всегда мешало то одно, то другое. Подобная игра в прятки длилась в течение нескольких лет, пока, наконец, Бутлер не потерял терпение и не сказал Пиркеру в лицо: должен — плати, раз сторговались на расторжении брака! Тут Пиркер сбросил маску!

— Видите ли, милейший граф, то, чего вы требуете, просто невозможно. Теперь это уже не только ваше дело. Вашего в нем так мало, что даже и не видно. Это была грандиозная борьба, любезнейший граф, которая шла между церковью и людьми, косо взиравшими на духовенство. Очень печально, что на том корабле, который мы потопили, находилась и ваша пшеница. Однако нам нужно было потопить корабль, потому что на нем были наши враги, иначе они уничтожили бы наше судно…

— Значит, моя пшеница…

— Ваша пшеница, господин граф, на дне моря, и она останется там навсегда.

— Но ведь вы же когда-то сулили мне совсем другое, господин архиепископ! — с негодованием возразил Бутлер.

— Прошу прощения, дорогой граф, но я не был надлежащим образом информирован.

— Ах, понимаю, — презрительно сказал граф, — я тоже поступил неосторожно. Я тоже не был достаточно информирован относительно вашей совести.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Экипаж едет в неизвестное

С чувством бесконечной горечи покинул Бутлер дворец архиепископа. Когда он вышел на улицу, весь мир показался ему таким пустым, словно был необитаем. Глубоко задумавшись, как человек, которому негде приклонить голову, стоял он перед дворцом возле своего экипажа, запряженного четверкой. Лошади нетерпеливо били копытами, фыркали и горделиво закидывали головы. Они унесут его куда угодно. На куда? Что сказать кучеру? Ехать в Бозош? А что там делать? Ехать в Патак? К кому? Там лишь одна печаль. Старого Фаи еще в прошлом месяце разбил паралич, и с тех пор он без движения лежит в постели, не в силах даже языком: пошевелить. Уже ни устно, ни письменно не может он освободить Яноша от обещания не встречаться с Пирошкой. Он уж никогда больше ничего не скажет… Да и зачем ему теперь встречаться с Пирошкой? После всего случившегося в этом нет никакого смысла.

Погруженный в свои мысли, Бутлер сел в экипаж.

— Куда поедем, ваше сиятельство?

С минуту он колебался, перебирал в уме названия всевозможных местностей, потом вдруг его осенила мысль, что есть еще одно владение, которого он никогда не видел: имрегское имение.

— Поедем в Имрег, Михай.

Он не стремился в Имрег, конечно, нет. Этот Имрег интересовал его не более, чем прошлогодний снег, но теперь все равно: он назвал Имрег — пусть будет так.

Они ехали и ехали, где-то останавливались кормить лошадей… Янош даже не помнил где. Камердинер спросил, не хочет ли граф поужинать.

— Нет.

— Может быть, вы прилегли бы?

— Нет.

— Что ж, ехать дальше?

— Едем дальше.

И снова они ехали и ехали, минуя леса и поля. Шум леса успокаивающе действовал на разгоряченную голову графа Яноша. Ему чудились в нем какие-то таинственные голоса. Дорога пролегала мимо озера, освещенного луной; у самого берега купались птицы и тоже, казалось, прислушивались к шепоту леса.

Необычные думы проносились в голове Бутлера. Ночь в таких случаях незаменимый товарищ; она дает пищу воображению. Горы сдвигаются с мест, из туманного мрака выступают грифы и другие чудовища; облака, послушные фантазии человека, принимают любые образы. Янош погрузился в глубокое раздумье. А интересно было бы встретиться со смертью. Вот если бы та вон гора оказалась смертью и приковыляла сюда со своей косой, — пожалуй, с ней можно было бы сговориться. Ведь только смерть может ему теперь помочь. Смерть ему кума. Что для него император? Ничего! Влиятельная родня, графский титул — все это ничего не стоит. А вот если бы договориться с кумой! Она, уж конечно, не обманула бы его, как Пиркер. Он сказал бы куме: "Послушай-ка, смерть, я отдам тебе половину своих имений, только скоси ты эту женщину, ту, что сидит сейчас в Эрдётелеке". И тогда все сразу разрешилось бы.

Вот снова показался водоем. В этих местах было множество мелких озер, образовавшихся после обильных ливней. Яношу почудилось, будто маленькое озеро, представшее перед его взором, — глаз смерти, лукаво подмигивающий ему. И снова чередой побежали мысли. А что, если смерть скажет: "Мне нужны все твои владения, твой герб и титул, твое имя, — все, что ты имеешь"? Что ж, хорошо, он отдаст все. Но постой, что ты говоришь, кума? Ведь если он отдаст все, что имеет, — имя, титул, богатство, — то не так уж будет и нуждаться в тебе. Ведь тогда он и сам обретет свободу!