Странный бал - [5]

- А! - сказал Вельский,- вот к нам подходит та красивая головка с светленькими и черными глазками, о которой я говорил вам. Не правда ли, генерал, что она мила, очаровательна? Нет, кажется, ничего необыкновенного,- а вся прелесть! Глаза как брильанты!

Музыка заиграла Польской. Она с любезностию пригласила генерала на танец; и мог ли он отказать ей? Генерал вспомнил свои юные годы, шаркал, подавал руки с грациозностию и не забыл даже ни одной фигуры в своем полонезе. О! как оживляют сердце красота и молодость! Наконец все хлопнули в ладоши, и из степенных, медленных тонов оркестр слился в живые и быстрые звуки вальса; и все закружились - и все кружились, кружились, кружились. Генералу казалось, что вихорь уносит его, что под ногами его исчез пол - он смотрит на свою даму… Творец небесный! У нее, как флюгер, вертится головка на плечах - и какая головка! Она хохочет, мчит, увлекает его, не выпускает из своих объятий, кружит как водоворот; он едва дышит, он готов уже упасть… но музыка стихла, и генерал, в ту же минуту, как будто бы не вальсировал, как будто бы вовсе не чувствовал усталости. Однако ж он отер пот, катившийся с него градом.

Подали чай, прохладительный; Вельский не оставлял почти ни на минуту генерала, который, несмотря на то, что никогда не был охотником до наблюдений, не мог, однако ж, не сделать ему одного замечания: "Я согласен,- сказал он,- что все эти девицы и дамы очень милы; но отчего, любезнейший, у некоторых из них козлиные ножки, у других копытцы, у третьих гусиные лапы?"

- Это шалость молодости, игра воображения,- одним словом, маскерадная утонченность,- отвечал Вельский.

- Проказницы! - сказал генерал,- ведь умели же ухитриться!

- Да и как! - прервал Вельский, указывая на некоторых из костюмированных мужчин,- вздумали, как вы видите, приставить рожки мужьям своим.

- Ну, это еще куда бы ни шло,- отвечал генерал,- копытцы-то, любезнейший, копытцы - даже и у этой красивой головки с брильантовыми глазками,- хоть правду сказать, уж чересчур вертлявой.

Вельский, при всем желании своем, не мог удержаться от смеха.

Звук оркестра снова прервал разговор их. Хозяйка подала генералу руку, и он опять не мог отказаться, чтобы не принять участия в танцах. Французская кадриль развилась во всей своей прелести; когда же она обратилась наконец в вакхический тампет, то все зашумело, захлопало, запрыгало: оркестр гремит, шпоры бренчат, стук, хлопотня, топот - настоящая буря! Генерал прыгает, хлопает в ладоши, скачет как сумасшедший; из окон, с улицы, кивают ему какие-то безобразные рожи; в глазах у него все летит, все мчится… Глядь на стены: рамы пусты; смотрит: на пьедесталах нет статуй. Иаков II прыгает с Анною Бретанскою, Генрих IV скачет с прабабушкою хозяйки, Людовик XIV поймал Семирамиду, Аполлон Бельведерский пляшет вприсядку с Царицею Савскою, фельдмаршал Миних ударил трепака с Венерою Медицийскою; стены трясутся, стеклы звенят, свечи чуть-чуть не гаснут, пол ходит ходнем… кутерьма да только - точь-в-точь дьявольский шабаш!… Но оркестр снова замолк - и все пришло опять в прежний порядок.

Надобно было, признаюсь вам, всего влияния Вельского на ум генерала, чтобы успокоить его мысли. В молодости своей он бывал на балах и в маскерадах; но никогда еще не видал, чтобы оживали мертвые, чтобы плясали картины и статуи. Но красноречие Вельского изгладило из мыслей генерала всякое сомнение. Столько-то справедливо, что дар слова не вовсе же бесполезен.

- Вы согласитесь,- продолжал путешественник,- что танцы могут иногда наскучить и что разнообразие составляет прелесть жизни. Французская кадриль и вальс были заменены игрой в фанты. О! как прелестна эта игра в фанты! Молодая девушка, которая с открытыми глазами никогда бы не осмелилась прикоснуться к вам пальчиком, с повязкою на глазах, напротив, садится беспечно к вам на колени; поцелуи позволены; одним словом, это поэзия романтическая. Не отказавшись уже от танцев, от тампета вакхического, этого дифирамба Терпсихоры, мог ли генерал не принять участия и в самой игре в фанты? Труден обыкновенно только первый шаг. Наконец, когда в свою очередь вынулся фант генерала, хозяйка, королева игры, предложила ему спрыгнуть с комода. Дело, кажется, было не трудное: стоило только стать на стул, потом на комод - и сделать прыжок; но у генерала, как говорится, замирало сердце от страха. Три раза он уже готов был спрыгнуть, стоя на комоде, как бы какой-нибудь народный оратор на пивной бочке,- и снова три раза не мог он решиться. Все шутили, смеялись, никто не хотел верить, что он бывал в сражениях, что на приступах ему случалось обрываться с парапетов. "Ну! благослови господи!" - сказал наконец генерал - и перекрестился… Свечи, гости, зеркала, люстры, картины, статуи - все вдруг исчезло, и генерал очутился, один-одинехонек, ночью… где бы вы думали? - На лесах в четвертом этаже.

- С вами крестная сила! -воскликнула Матрепа Прохоровна,- с нами крестная сила!… Ну что, если бы он спрыгнул, мой родимой, с четвертого-то этажа на мостовую?

- Тогда бы он непременно убился до смерти,- отвечал полицмейстер,- и тело его, на первый случай, было бы взято в полицию.