Странные женщины - [15]

А привел меня сюда полгода назад сосед Палтус. Ему двадцать один год был. Был — потому что нет его. Передоза. На кладбище он. Говорят, нарочно перекачался, потому что его родители в армию хотели сдать. Вот он и выбрал.

Тут, кстати, все от армии косят, тому же Бандану двадцать два, Шишелу за двадцать, Мор и Ригли помоложе, Чуме с Крысей по восемнадцать, хотя такие замореные и тощенькие, что и шестнадцать не дашь. Косят через психушку, а кто-то вообще без паспорта живет. Не работают, не учатся, где деньги берут — неизвестно.

Мы с Питером пришли, а они все по стеночкам лежат, и хохот стоит страшный. Мы ничего не понимаем. Вдруг Мор открывает свой рот огромный и начинает петь: «У самого синего моря…». И тут же все опять ржут. Просто умирают со смеху. Только успокоятся. Мор опять: «У самого синего моря…», — и опять ржачка страшная. Ясно: под дурью. Только под дурью такие вещи бывают. Питер это дело перебил, он принес что-то, пошли на кухню. Опять ханкой пробавляются: дешево и сердито. Я на подоконник газетку подстелил, сел. Бандан меня спрашивает: деньги есть? Я дал. Он стал Ригли посылать, Ригли не идет, ему и так хорошо. Бандан полчаса ругался, потом уговорил Шишела и ушел вместе с ним. Я сидел и наблюдал, слушал, хотя слушать было особенно нечего. Эти ребята и под дурью, и без дури умом не отличаются. Идеи бродят какие-то, но начнут говорить — туши свет. Детский сад, честное слово. В сущности, все к одному сводится: ничего не хочу. А те, кто чего-то хочет, для них гопники и козлы. Если б я им сказал, что собираюсь стать великим политиком, они бы меня с дерьмом смешали. Но я не скажу. Я хитрый и лицемерный.

Правда, в этот раз мне не хотелось хитрить и лицемерить. Тоска какая-то была. Поэтому, когда Питер со шприцом подошел, я руку подставил. Он спросил: чуть-чуть или как? Я говорю: или как. Он вколол. И меня сразу повело. «Приход» называется. Каждый раз вообще по-разному бывает, особенно с этой ханкой дурацкой. Героин тоже бывает грязный, плохой. Короче, меня повело, всему я радуюсь, всем я доволен. Даже девчонки стали нравиться, хотя они явно месяца три не мылись. Помню, стал Крысю пугать, что я паровоз и задавлю ее, как Анну Каренину. То есть дурь полная. А Крыся кричит, боится. Потом приход кончился, туманчик только в голове розовенький.

По туманчику этому пошел домой, а вместо дома пришел к той же Лизе. Девяти не было еще, а бабки нет. Оказывается, в больнице. Лиза горе заливает: тот мужик, который приходил, которого она любила, бросил ее совсем. Сидит и портвейн пьет. И даже мне обрадовалась. Ну, я свою дурь еще портвейном облил. Последнее это дело. И у меня первый раз в жизни память отшибло. Начисто.

Просыпаюсь — и испугался.

Темно.

Вечер или утро?

Я же не предупредил. Я же не собирался. Хлопаю себя, как дурак, по карманам, а карманов нет, потому что штанов нет. В кармане у меня часы, ремешок порвался, никак новый не присобачу, вот он и в кармане. А кармана нет. И штанов нет. Ничего вообще нет. Щупаю рядом: тоже голое что-то лежит. Не сразу сообразил, что Лиза. Включил свет, нашел штаны. Вынул часы: одиннадцать. Сижу и думаю, в одиннадцать сейчас утром темно или уже светло? Вроде светло. Значит, вечер. Лиза проснулась, глаза щурит. И мне очень хочется ее спросить: было что-то или нет?

А она полежала и вдруг говорит: ты меня да или нет?

Я ей честно говорю: не помню.

Она говорит: и я не помню. Но хочу. Давай говорит.

Нет, уже поздно, не могу.

И не хочу.

Этого я ей не сказал.

Короче, остался в недоумении.

И до сих пор в нем, в этом недоумении.

Тоска вообще. Конец связи.

…Пять, один, тридцать три… Выключил и опять включил. Мысли в голову пришли. Все про этих людей, про Питера, Шишела и прочих. Из них половина панки, половина хиппи. Скинхедов, то есть бритоголовых нацистов, нет. Скины эти самые, они вообще за здоровый образ жизни, не только не колются, они многие и не пьют, и даже не курят. Для гопников колоться тоже западло, но выпить любят. Правда, в нашей глухой провинции панков, хиппи и даже скинов в общем-то мало. Зато гопников дополна. А основная масса — ни то ни се. Или наоборот, нормальные девочки и мальчики. Приспосабливаются, кто как умеет, к подлости современной жизни. Так вот, я сперва думал, что для панков их это панкование — игра только. Выбрить голову, ирокез по макушке пустить… А потом пригляделся, прислушался: нет, не совсем игра. Как раз и плохо, что не игра. На полном серьезе упираются в свое панкование. Буквально его понимают. Поэтому они мне и неинтересны. Нельзя жить буквально. Если жить буквально, лучше вообще не жить. Жизнь — игра. Знаю, это тысячу лет назад сказали. Плевать. Жизнь — игра. Не каждую минуту, конечно. А буквальные люди, люди, не любящие в жизни игру, принимающие все на полном серьезе, упертые — страшные люди. Жестокие люди из-за своей упертости. Других людей не желающие понимать. Из буквальных людей фашизм получился. Все убийцы и террористы — буквальные люди. Сталин был буквальным человеком. Он себя воспринимал на стопроцентном серьезе. Если хотя бы один процент игры у него был, то есть умения не быть самим собой и посмотреть на себя со стороны, он бы не стал Сталиным.