Странности любви - [43]

Меня, понятно, там все знали: официант Сеня столик нашел, «завтрак синьоры» подал. Не знаешь такой? Сигареты с пивом. В общем, цежу помаленьку «Плзеньское», на соседний столик поглядываю. И чем больше смотрю на парня, тем сильнее разбегается сердце: бух-бух-бух, как дурак в колотушку. И ведь все прекрасно понимаю, ну ни к чему мне все это, ну видела и видела, мало ли где. Может, даже была с ним накоротке, разве всех упомнишь. Впрочем, этого бы я не забыла — такие парни долго помнятся. Где я могла его видеть?..

Ну, скажешь, не идиотка? На что трачу время! И зачем мне он?.. А сделать ничего не могу, смотрю и смотрю…

Тут вскоре Нинка отлучилась — я к парню: «Можно прикурить?» А у самой сигарета в пальцах прыгает. И ноги словно ватные. Прикурила, села рядом, гляжу на него. А он — на меня. Потом вдруг вспомнила, зачем искала его. «Послушай, где я тебя видела?» — «Может, во сне?» — улыбается. А улыбка — робкая, застенчивая, ну как у ребенка. Я ему: «Улыбнитесь еще, а?» А он покраснел, глаза опустил. А как поднял, я поняла: все — мой! Обо всем на свете забыла, про Тортиллу — тоже. Поставила его в неловкое положение: мне-то плевать на нее, а он все же джентльмен, с кем пришел, с тем и уйти должен. Зато я теперь знала, где искать его…

Приплелась к Нинкиному дому. Шторы у Тортиллы задвинуты наглухо, во дворе пес ненормальный — чуть поближе подойдешь, лает, как сумасшедший. Короче, вернулась домой ни с чем. На следующий день опять потащилась. Была умнее: подыскала подходящее место — напротив калитки, за кустиками. Стою час, второй — нет. Неужели он еще спит? Или его вообще там нет; может, он не у Нинки, а у кого-то другого поселился? Откуда я знаю? Постучать в калитку, вызвать его как-то? Но как? Сколько простояла, даже не помню. Потом ушла. Не успела выйти к центру, как увидела их в окне автобуса — его с Тортиллой. Хорошо, мотор с ходу подвернулся. Плюхнулась на заднее сиденье: «Гони, — говорю, — водило, за тем рейсовым!» А у самой сердце — бух-бух! Представляешь, докатилась, преследовать стала. А, плевать! Любой позор, унижение стерпеть готова!

Вышли они в другом конце поселка, направились к винному. А там народу, как на поминках, — магазин-то один на всю округу. Так вот, поняла, чем его Тортилла держит. Нет, не похож он на алкаша, это она его спаивает, чтобы не сбежал… Короче, вышли через час с копейками, за обе ручки сумку с бутылками прут. Оба — возбужденные, осчастливленные… Ну, ладно, думаю… На том же такси сгоняла домой за деньгами. Водителю дала стольник на спиртное и четвертак за услуги: «Жми, — говорю, — водило, назад к магазину. Отоварься с заднего хода. Бери все, что есть — водку, вино, коньяк, шампанское — на весь стольник…»

В эту ночь я даже не работала, спала спокойно: уже знала, что делать буду дальше. Утром выставила бутылки на подоконник, привела соседа-ханыгу: «Видишь? — спрашиваю. — Половина — твоя. Но при одном условии…» Дала ему Нинкин адрес…

Короче, через час сосед его привел, а сам отвалил сразу. А он стоит передо мной в мокром плаще, волосы ко лбу прилипли — ливень в тот день был. И затравленно так смотрит — то на дверь, то на бутылки на подоконнике… «Может, — говорю, — плащ снимешь? И… давай хоть познакомимся…»

«Дима я… — зацепил плащ на вешалку, опустился на стул, голову на руки уронил: — Гудит, как испорченный холодильник», — пожаловался.

«Сейчас исправим!» — обрадовалась, что он уже не собирается уходить, давай на стол накрывать.

Не помню уж, сколько времени сидели и разговаривали. Он мне всю свою жизнь рассказал. Что родился и вырос на Брянщине, там и родители его живут, и сестра старшая. Был еще и брат Алешка, но погиб. Как и почему, Дима не стал рассказывать. Сказал только, что родились они с разницей в полчаса: близнецы. Сюда приехал отдохнуть, «сменить обстановку»… И все про брата начинал, про брата. Как они за одной партой сидели, как разыгрывали учителей, по очереди отвечая уроки — их ведь не различить было, кто Дима, а кто Алешка… Даже сержант в армии их все время путал, они вместе в армии служили… За Алешку и пил он все время, и хоть я не очень поняла, что значит «там остался», но не стала уточнять — думала, что ему вспоминать тяжело, я видела, а меня другое волновало — рука сама к его голове тянулась. Уж и не помню, как оказалась у него на коленях. И вдруг поняла, что он в самом деле ребенок. Понимаешь! И целоваться-то как следует не умеет. Но мне это было даже приятно. Я никогда не думала, забыла просто, как можно потерять голову от одного поцелуя. А тут… Ну, чуть рассудок не помутился, веришь? Потянула Диму к кровати, а он на часы смотрит. Я поняла, своей Тортиллы боится, чуть не разревелась от обиды: «Обойдется твоя Нинка. Не пущу! Ты мой, мой, слышишь?» Обвила его шею руками, целую его, а он разжал мои руки, встал: «Не могу. Идти надо». Я подскочила к двери, сунула ключ за пазуху. Кричу ему: ты что, боишься ее, да? А он молчал, молчал, а потом вдруг говорит, что нет, не боится, просто Тортилла добрая… Короче, оттащила его от двери, еще водки налила, потом шампанского…

Ох шампанского его вдруг развезло. Глаза помутнели, его качало из стороны в сторону. Налила еще, но Димку передернуло, он отвел стакан, и тут я последний шанс использовала: «Давай по последней. За брата».