Странное наследство - [49]

Но тут же Берни вспомнил свои странные грезы во время болезни Оливера и от досады сплюнул и выругался. Это нежное воспоминание лишь прибавило ему бешенства и решительности. На одном из поворотов дороги Берни оглянулся. Партнеры далеко отстали от него. Вот и славно! Может, у них хватит ума оставить его наедине со своим строптивым воспитанником, чтобы дать тому примерный урок учтивости? Берни должен указать этому малому его место. Развенчать романтические представления о сладкой жизни мустангеров. Дать понять, что деньги еще никому и никогда не падают с неба, а жить спокойнее, когда за совершенные поступки не приходится рассчитываться тюремным сроком и позором на долгие годы!

Ни за что Берни Дуглас не даст этому глупому юнцу оступиться! Он заключил джентльменское соглашение с умирающей женщиной и обязан помочь ее внуку выпутаться из сетей отца-гангстера. И он сдержит свое слово, даже если для этого потребуется ему, мистеру Бернарду Дугласу-младшему, лечь костьми.

Он родился старшим сыном многодетного ирландского рыбака. И когда ему исполнилось десять лет, он уже помогал своему суровому отцу, Бернарду Дугласу-старшему. Катал в доках порожние бочки, загружая их в трюмы рыболовецких судов. Питался копченой сельдью, закусывая ее ржаным хлебом и запивая черным ирландским пивом.

В пятнадцать лет он в первый раз познал женщину. В портовом закутке, на грязных досках, пропахших рыбой и солью. Совокупление не принесло ему той радости, какую он ожидал. Он сошелся с портовой девкой из простого юношеского любопытства. В темноте он даже не рассмотрел ее лица. Он уже не раз испытывал нежное блаженство в своих чувственных сновидениях, однако образ предмета вожделения в его сонных грезах был расплывчат и неопределен. Когда же Берни просыпался на своей жесткой кровати, в нем какое-то время еще жил этот неуловимо-нежный, дразнящий его, идеальный образ, но при слабом свете дня, сочащегося в низкие окна рыбацкой хибары, этот мираж таял, точно утренний туман.

Берни даже не испытал чувства нежной благодарности к той, в чье лоно пролилось первый раз в жизни его семя. Он твердо знал, что оно погибнет в утробе этой девки! Хелен, выбранная им для совокупления, при свете серенького туманного утра оказалась некрасивой рыжеволосой девицей с широким лицом, бледной кожей и бесцветными тусклыми глазами, ничего не выражающими и опьяненными неразбавленным виски и пороком. Ей едва исполнилось семнадцать лет, но выглядела она, как он тогда подумал, на все сорок. Впрочем, тогда он не знал, как выглядят настоящие, страстные и чувственные женщины в тридцать и в сорок лет.

Он отдал ей связку копченой сельди и большую ковригу ржаного хлеба, заработанные за день. Потому что ему было ее жаль! Он испытывал к ней сострадание. Она плакала от благодарности и целовала его руки, то ли не желая расставаться, то ли потому, что в хлипкой и дырявой хижине на берегу пролива принца Георга, ее ждали больная мать и двое младших братьев, мерзнущих и голодных. А он плакал от стыда, ему было жаль своего попранного Хелен целомудрия. И еще ему до щемящей боли в сердце вдруг стало жалко и эту девку, которую имели все, кто ни пожелает, прямо на пропахших рыбой и солью досках товарной пристани в Рослэр-Харбор.

Чувство сострадания сыграло с ним тогда злую шутку. После этой ночи мать, усталая и заморенная бесконечными родами, била в ярости его по щекам, браня и проклиная за то, что он связался с портовой сучкой, которую давно смешали с грязью и втоптали в грязь и которую даже проституткой назвать невозможно. Потому что проститутка — это звание, искушение для мужчин, броская и вызывающая красота. Мать хлестала его по щекам за то, что он отдал свой дневной заработок девке, круглыми сутками валяющейся с докерами и рыбаками за штабелями бочек и воняющей, точно старая рыболовная сеть. А более умные, чем он, парни обычно платят за ее раскинутые ноги и широкие, не по возрасту, бедра, обыкновенными тумаками.

— Тебе стало жалко эту грязную сучку?! Да! А мать, у которой вас голодная свора, не жаль? Мать тебе, ублюдок, не жалко?! Я собиралась продать заработанную тобой селедку и купить твоей сестре ткань на платье! Теперь у нее не будет нового платья! Слышишь, Анна, у тебя не будет нового платья, потому что твой брат решил узнать вкус взрослой жизни! Ну что, узнал, ублюдок? Узнал, да?

— Мама, как ты можешь так говорить?! Я — не ублюдок, мама, я же твой сын, твой законный сын!.. И мне очень жалко тебя, мамочка! Я помню, какая ты была молодая и красивая!.. Ты же когда-то любила отца!.. Тебя съела нищета, мама, мамочка!..

— Ты больше мне не сын, Берни Дуглас! Ты валялся с портовой шлюхой, чтобы узнать сладость взрослой жизни!

Берни чувствовал, что ему жалко мать, жалко голодных и одетых в рваные лохмотья сестер и братьев! Но он ничего не мог сделать! Он не мог изменить весь этот жестокий мир! Зато этот мир менял его! Делал жестким, скрытным, сдержанным!

Спустя год Хелен убили. Случайно, в пьяной свалке докеров и рыбаков. Он узнал об этом в тот же день и стал бояться ее появления. Она долго умирала у всех на глазах, роняя на грязные доски причала кровавую слюну. Назавтра, после освидетельствования врачом, ее зарыли прямо на берегу, чуть выше песчаных дюн. И на могиле поставили грубый деревянный крест. И врач сообщил, что у Хелен была беременность двадцати недель. И Берни долго и упорно узнавал, как можно определить срок беременности от момента зачатия. И долгое время ему казалось, что вместе со шлюхой пьяные докеры убили его нерожденного ребенка. Эта навязчивая мысль подтачивала его, точно червь-древоточец подтачивает бревна крепкого дома.