Странники у костра - [86]

— С приездом, Анатолий Тимофеевич! — Голос громок и резок, с тою натужной сипотцой, которая появляется у женщин-работниц, зиму и лето пропадающих на дворе.

— Привет, Петечка! — говорит она шоферу и опускает ведра. — И тебе привет, брюнетик! Вон как разлыбился!

— Привет! — почти кричит Серега, действительно разогнав губы до крайнего упора, и хочет добавить излюбленное «невеста», но удерживается, сам не зная почему, а может, вдруг неясно ощутив вину перед Женечкой, но все-таки недостаточно, чтобы помрачнеть, нахмуриться, заволноваться.

— Лида, почему вы здесь? — сухо и строго спрашивает Толя.

— От кавалеров сбежала, Анатолий Тимофеевич. Прямо проходу не давали!

— Я вполне серьезно. Кто вам разрешил уехать с базы?

— У-у, какие сердитые! Да я об вас скучала, Анатолий Тимофеевич. Вот поближе перебралась.

— Оставьте этот тон, Лида. Не путайте меня со своими кавалерами. Вы понимаете?

— Ах, неужели? Вы такие симпатичные, Анатолий Тимофеевич. — Сочное, яркое сердечко огорченно морщится, глаза медлительно тускнеют, заволакиваясь этакой томной дымкой.

— Лидка, жаража! Будет тебе! Прямо стыда нет! — Прасковья Тихоновна грозит поварешкой, строжают брови, а глаза все равно спокойно-усмешливы. — Бесстыдничает-то по дурости, Анатолий Тимофеевич. Не серчайте. Это я ее с базы выпросила. Там в столовке и так баб лишку. А мне в одни руки-то трудно управляться, ведро потяжельше — я и скисла.

Толя раздражен:

— Очень плохо, когда кто-нибудь что-нибудь забывает. Или забывается. Вы забываетесь, Лида, и совершенно преждевременно. У меня достаточно неприятностей, я не хочу иметь лишних. Не будем копаться в сегодняшнем случае, но вернетесь на базу и пойдете уже не в столовую, а в компрессорную, масленщицей.

— Ой! А может, мне не хотится?

— Вы же прекрасно знаете, что ваши желания ни при чем. Это не мое решение и, поверьте, мне неприятно каждый раз напоминать об этом… А вам, Прасковья Тихоновна, в свое время я предлагал остаться на базе, оформили бы комендантом в общежитие, но вы же сами настаивали вернуться к Дрокову. Странно, что теперь жалуетесь.

— Не рассчитала, Анатолий Тимофеевич, — почти шепчет Прасковья Тихоновна, глаза у нее наполняются дрожащей влагой, которая тотчас же проливается быстренькими блестящими ниточками.

— Ну хорошо. Потом вместе подумаем. Ну, ну, Прасковья Тихоновна, бодрее надо, бодрее. Вот, право, какая вы! Все, все, Прасковья Тихоновна. Прошу вас, не надо. — Толя идет к машине и приносит сумку с письмами, вытаскивает пачку. — А это вам, Прасковья Тихоновна. Помните, я вам обещал перец и лавровый лист? Так вот, в этом конверте.

— Спасибо. — Она вытирает снятым платком слезы. — Не знаю уж какое спасибо, Анатолий Тимофеевич.

— Пустяки. Ну, поехали, Петя. Салют!.. — Сереге он ничего не наказывает и вообще не замечает его.

Лида перебирает письма.

— Вам, тетя Паша, ничего, мне, понятно, тоже ничего, а остальные, считай, одному Геночке — это же ответить надо!.. Эй, брюнетик! А ты письма получать будешь? Девочки-то не забудут? Ишь мальчишечка какой — я бы каждый день писала.

— Так чо писать-то, вот он я, — радостно и лихо распахивает руки и шагает к Лиде.

— Но, но! Быстрый какой! — отступает Лида.

— Так что тянуть? — похохатывает Серега.

— Да уж повременим. Скорость переключи, брюнетик.

— Задний ход, что ли?

— Ну!

Серегино лицо отвердевает, глаза напряженно щурятся, в них как бы усиливается черно-фиолетовое гипнотическое свечение — этой маской Серега почти беспроигрышно пользуется и в парке, и на улице, — с доверительным жаром быстро и тихо говорит:

— Слушай! Ты — во-от такая девчонка! Давай на пару почудим? Точно — не соскучимся.

Обычно те девушки благосклонно соглашаются «почудить»: отплясывают с ним твист в запрещенных местах — то у горисполкома, где мощные репродукторы, то в магазине грампластинок, то на чинном вечере-встрече с ветеранами труда, так же развлекаются на лодочной станции, любят попадать к шампанскому в Доме бракосочетаний и замечательно выступать давними друзьями жениха и невесты, которым в счастливом ослеплении неловко кого-то не узнавать.

Серегу слышит Прасковья Тихоновна. Уже остывшая от мимолетной обиды, она смеется и машет на него:

— Ой, батюшки! Еще одного чудака не хватало! Явился! А то уж, верно, от скуки пропадали.

Следом смеется Лида:

— Почудим, мальчишечка! Еще как почудим! Я вприсядку, ты вприглядку, — может, что и вычудим.

Понимая, что номер провалился, смеется и сам Серега.

Прасковья Тихоновна говорит:

— Хватит дражниться-то, Лидка. Геночка узнает, даст тебе присядку…

— Ой, держите меня, боюсь!

— Забоишься, погоди еще. Тебя, парень, мамка-то как звала? Ты давай, Сергей, поешь да поможешь кой-чего.

Серега ест тепловатый гуляш — подбородок блестит от масла, за ушами в самом деле потрескивает, голова наливается сонной пустотой, живот тяжелеет, остро упираясь в ремень (на траву бы, в холодок, потомиться в сытости!). Но, превозмогая зевоту и каменную слабость в ногах, Серега постепенно расходится: до пота таскает воду от ручья, заполнив шестиведерную бочку летнего душа и трехведерный бак для питья, приносит громадную охапку смолья для быстрого жара в очаге, чистит песком алюминиевые тарелки и кружки.