Странники у костра - [65]

В эту пору на ней появляется пожилой, чуть выпивший человек в отутюженном, с желтцой, чесучовом пиджаке; строгий, седой ежик; черный галстук, брюки цвета маренго, — видимо, итээровец или работник главной бухгалтерии. Серега пристраивается к прохожему и, мечтательно рассматривает закат, без должной искательности предлагает:

— Закурим?

— Некурящий.

— А почему?

— Что — почему?

— Почему не курите?

— Не приставай, сопляк! Вот распустились! — занервничав, прохожий шагает энергичнее.

— Вот и замечательно, — томно прикрыв веки, сквозь бантик губ сюсюкает Серега. — Наконец встретил некурящего грубияна. — Серега неожиданно резво подпрыгивает и коленкой поддает прохожему под зад.

— Ах ты, негодяй! Ах ты, сволочь!

Взъерившись, прохожий пытается достать кулаком Серегино ухо, но сию же минуту ощущает новый, более сильный толчок — это Серегин приятель поддерживает развлечение. Пожилой человек кидается к нему, но тот ускользает, Серега опять поддает — и вот так подгоняют прохожего к зеленой гряде боярышника и опрокидывают в колючую гущу: трещат кусты, трещит чесучовый пиджак, клочья цвета маренго застревают на острых коричневых шипах. Пострадавший молча, не взывая о помощи, продирается сквозь кусты и, зажимая лицо, бежит к реке.

Серега с приятелем, счастливо пристанывая, хохочут, но непродолжительно, потому что происшествие не позабавило их в полную меру.

— Пашка-то, кретин — слышал? — вчера «Спидолу» проиграл.

— Брось!..

— Нашел кому проигрывать — Димке с правого берега!

— Кстати, у речников там кафе открывается. Может, сходим, почудим?

— Нет. Завтра у меня прогулка. С невестой, на велосипедах, за город. Как?

— Кто такая?

— Дочь состоятельных родителей, курит сигареты с фильтром — все равно не знаешь, губы не распускай!

Пока приятели предаются беспечной беседе, из-за пивного ларька надвигается возмездие: пострадавший ведет за руку участкового Федю Пермякова, худого, остролицего, с длинной розовой шеей, и эта розовость как бы бросает отсвет на туго втянутые щеки, на сдвинутые соломенно-невидимые бровки, на тонкий наконечник носа, отчего Федя кажется прозрачно-светящимся, аскетическим мужчиной. В милиции он человек недавний и стремится взглядом и видом олицетворить неумолимость закона.

Пострадавший слабым взмахом указывает:

— Вон те.

Федя, поправляя на каждом шагу кобуру и фуражку, приближается к молодым людям и пробует ухватить литую бронзовую руку Сереги. Федя с волнением говорит:

— Гражданин, вы надругались вон над тем товарищем.

Вздрогнувший Серега сосредоточенно вглядывается в пострадавшего.

— Что вы, товарищ старшина, — хотя и слепой бы увидел рядовое положение Феди, — мы вот-вот появились.

— Они, они, — опять подает слабый знак пострадавший.

Федя держится за Серегин локоть, с грустью думая, что тут бы в пору какие-нибудь наручники, а живой силой разве уведешь такого молодца.

— Гражданин, посмотрите, что вы наделали. Придется увести вас.

— А вы не хватайтесь, не хватайтесь, — вырывается Серега, ненатурально возмущаясь. — Можно и ответить за это.

Серегин приятель тем временем пятится, отодвигается за кусты и вот уже мелькает меж соснами.

Федя опять держит Серегу за локоть.

— Без шума, гражданин. Вы задержаны.

Серега плечом резко толкает его, ставит подножку, и Федя проваливается в тот же боярышник. При этом он испытывает не возмущение, не ярость, а какой-то странно отвлеченный ужас за молодого человека: что он наделал? Оскорбил действием во время исполнения обязанностей, придется отвечать по всей строгости — надо же!

Федя выкарабкивается из кустов при помощи первого пострадавшего и вытаскивает пистолет, потому что нарушитель мчится во всю прыть.

— Стой, стой, стой! — Федя не замечает, что кричит трагическим шепотом, и три раза стреляет в воздух.

Массовое гулянье прервано, все устремляются на выстрелы, в бегущей толпе нервная неясность.

Серега несется, не чуя ног. Вокруг свистят пули, прокурор требует высшей меры наказания, знакомые девушки в слезах, со сладким ужасом смотрят на удальца, променявшего постылую волю на тюремные решетки и мрак одиночки.

Избегая враждебно настроенных улиц, где живут его участковые, дружинники, конная милиция и, возможно, весь личный состав Майского угрозыска, Серега кружит, петляет, срезает углы, приближаясь не к собственному дому, а к дому Женечки Смирновой. О предполагаемом свидании Серега размышляет с нетерпеливой надеждой: «Если куда подалась — до ночи здесь торчать. Лучше бы уж дома сидела! Мать не отпустит, хоть так поболтаем. А то совсем с тоски сдохну».

Нетерпение это проистекает не из страха, долю которого Серега желал бы растворить в общении с Женечкой, — нет, нет! — бояться ему некогда, у него просто недостает воображения мучиться и страдать из-за недавнего происшествия, а к Женечке его толкает внезапный приступ смутной, беспокоящей пустоты.

Над Женечкиным домом линяло-красные полосы — следы пропадающего солнца, они дрожат, трепещут — скорее всего, по причине страшного грохота, колеблющего землю и небо, — это Женечка наслаждается магнитофоном, недавним отцовым подарком. Серега радешенек: «Одна, одна!..» — и, не пользуясь условным свистом, изо всех сил жмет кнопку звонка, приплясывает, подмигивает неизвестно кому, на лице — беспечная улыбка, а все его длинное, крепкое тело словно погружается в какой-то размягчающий раствор. Прямые плечи никнут, поясница преломляется, образовав острый уступ, с неловкой развязностью ведет себя левая рука, то проверяя наличие застегнутых пуговиц, то залезая в карман, то расслабленно умещаясь на выпяченном бедре.