Странная женщина - [18]

Алка работала в пункте приёма макулатуры, где за принятую на вес макулатуру выдавала бесценные талоны на собрания сочинений классиков и даже на импортные сапоги. Так что Алкино место в тогдашней иерархии трудно переоценить. Её дружбы искали все. Но это неправильная формулировка. Импульс поиска тут неуместен. Валентности вокруг таких женщин заполнялись без их участия и согласия, и даже как бы загодя, как воинские чины у потомственных дворян. Приблизиться к этому институту без обменного фонда было немыслимо. Я – исключение, я – соседка. У меня можно отсидеться, перекурить, иногда мне даже можно кое-что сбыть. В общем, не бесполезный гриб. Это незрелое предпринимательство более-менее компенсировало Алкин треснувший семейный сюжет, оболтуса-сына и невыветриваемую Мальвину в проходной комнате. Природа баланс выдерживает.

Питалась Алка мужчинами. Она ела их целиком, и они гибли у неё внутри. Но нам, юным и безграмотным, тогда это казалось неочевидным. Очевидным была не Алкина частная неразбериха и нарушенный метаболизм, а непреходящий Алкин успех. Рецепт его не был загадкой – на такую красоту дурак не слетится. Но иногда ротация зашкаливала, и мы настороженно следили за Алкиным настроением. Где сбой? Где? Какого чёрта она до сих пор с мамой? И только однажды Алка обронила своё выстраданное золотое правило, которое явно нарушала. «Никогда, – тихо сказала она, – не бери в рот на первом свидании. Никогда!»

Гита

Вообще-то она Лигита. Гита – это сокращённо и никак не индийское кино. Хотя вполне могло бы им стать.

Гита жила в моём доме и преподавала домоводство в школе, где я работала. Кабинеты у нас располагались напротив. Вот так мой русский язык, а вот так её домоводство.

После её уроков я уходила с банкой творожного крема или фасолевого салата, а то и половинкой штруделя. Это Гита умела. Ещё Гита умела выходить замуж. Тихо и наглядно. После этой фразы желательно было бы вам на Гиту посмотреть, потому что тогда бы вы вытащили тетради и ручки и принялись списывать слова. Ибо одно дело выглядеть как Алла, а другое… Короче говоря, ни запомнить Гиту, ни отличить её в толпе, если таковую вдруг представить на рижской улице, – невозможно, нет. У Гиты длинное, утяжелённое зубами лицо, длинные бесцветные волосы, длиннобудылое тело и зачаточная мимика. Когда Гита говорила, подбородок её как бы выкатывался вперёд. Впрочем, говорила она предельно экономно. Поэтому неудивительно, что я не помню её голоса, я не помню, как Гита ходит, как она ест, как открывает дверь. Я помню, как она лежит на кровати, а разновозрастные члены Гитиной семьи занимаются вокруг полезным трудом. Включая годовалого младенца по имени Лина. Лина и мой сын – ровесники. Но мой сын в год сидел пупс пупсом с бутылкой жидкой каши или бессмысленно ползал взад-вперёд, в то время как дочка Гиты являла образец самостоятельного жизнеобеспечения. Я уже не удивлялась тому, что эта Лина ползком приталкивала табуретку, чтобы включить свет в туалете и бухнуться там на свой горшок, или тому, что она сама ложкой ест шоколадный сырок, выковыривая его из бумажной обёртки. Но когда ребёнок залез на кухонный стол и потянулся к подвесному шкафу, я всё-таки напряглась. Что она делает? Гита оторвалась от своего чая с единственной целью – ответить мне. «Таблетку ищет, у неё живот болит», – спокойно расшифровала она этот апогей дрессуры. Тогда я, кстати, впервые задумалась о продуктивности лени.

Гитину семью я застала в таком составе. Гита, Гитина бессловесная мама, Гитин муж, студент консерватории, и Лина. Был ещё отец Гиты, какой-то известный латышский кинематографист, но тот жил отдельно. В квартире у них было безукоризненно чисто и пустынно, как в протестантской церкви. Я не без удивления узнала, что муж у Гиты по счёту второй. Первым был хирург. Этот – музыкант. Иногда я видела, как музыкант возвращается домой. Через двор, пошатываясь, помахивая белой хризантемой. Лабал на похоронах, значит. Что-то в их отношениях даже со стороны было неравновесное. Такое, что я даже спросила Гиту – Лина-то его дочь? Имея в виду в анамнезе хирурга, разумеется. Гитин темперамент не подразумевал никаких ответов, кроме да и нет, но тут я услышала нечто античное.

– Пусть думает, что его, – произнесла Гита, далеко расставляя слова, с такой улыбкой, что я тут же почувствовала себя падчерицей у матушки-природы.

Примерно через полгода муж, тупо мнящий себя отцом, исчез, и его место занял Андрис. Скульптор. Та самая странная Алка – как сейчас помню, после очередного аборта – в связи с этим срочно вызвала меня к себе, чтобы хором задать богу справедливый вопрос: чем намазана Гита? Скажите, чем? Скульптор был могуч, бородат, хорош собой и обеспечен натуральным мрамором. Гита никак не праздновала перемены – она выходила из подъезда с тем же лицом, теми же волосами, в одной и той же юбке, той же утиной походкой, только слегка беременная. «Мне неудобно перед соседями», – шепнула как-то её мама мне на лестнице. (Знала бы она Алку!) Родилась ещё одна девочка. Уже определённо похожая на скульптора. Я зашла поздравить молодых родителей. Гита лежала под льняной простынёй в льняной сорочке с домоткаными кружевами. Скульптор на кухне уверенными движениями взбивал пюре. Над колыбелью склонилась бабушка. Всё в порядке.