Странная птица. Мертвые астронавты - [31]

– Они нас выследят.

– Они всегда нас выслеживают.

– Утка со сломанным крылом?..

– Уже здесь.

В этот раз утка прямо-таки поторопилась – обычно на ее приход отпускалось больше времени. Она наблюдала за их приближением из грязной лужи, где и воды-то почти не осталось. Скорее рептилия, нежели утка. Что-то ящероподобное. Что-то вроде утки – если не подходить вплотную. Порой они называли монстра темной птицей.

Утка всегда ждала их в городе. Она была постоянна, как компас со стрелкой, лишенной магнетизма. Утка ждала их на протяжении всех версий, всех лет. Была у них даже такая поговорка своего рода: сначала утка, потом лиса. В последнее время добавилось «потом рыба» (или «манта», парящая над сухим морским дном, будто воспоминание о целом косяке рыб).

Первый вопрос, который они задавали себе по прибытии, звучал так: «Утка за нас или против нас?» Если утка против – всяко жди беды. Она могла засеять в землю впереди всех только что побежденных троицей чудовищ. Или, что гораздо хуже – как только они приблизятся, проанализировать их природу и породить куда более специфическое, заточенное под них оружие. Понять, на чьей она стороне, при таком раскладе можно было только приблизившись.

Подпитывала утку некая идущая снизу сила. Ее проявлений троица ни разу не видела – но чувствовала ее, словно нависшее проклятие.

– Утка за нас, – произнесла Мосс.

– Ты это как-то неуверенно сказала, – заметил Чэнь, вытянув другую руку на манер оружия – коим она, в сути своей, и являлась; вытянул, готовый нанести свою метку на утку.

– Во всяком случае, она нейтральна по отношению к нам, – внесла оговорку Мосс, но в ее голосе все еще не было уверенности.

Грейсон разделяла беспокойство Чэня. Раньше Мосс всегда знала, что к чему – и не ошибалась. Если утка казалась ей гладкой, значит, вреда та им не причинит; а вот когда утка шершавая – значит, будет больно, очень-очень больно. Только так Мосс могла передать свое прозрение на словах.

Самой Грейсон утка виделась крошечным солнцем, источающим каскадный поток тепла и света. Ее особый глаз не мог ни проанализировать это солнце, ни проникнуть сквозь его ослепляющую ауру и понять, что за ней скрыто – соляной столб, или, быть может, нечто из плоти и крови. Никаких показателей ее зрение не выявляло – что само по себе было своего рода передышкой от видений, которые она, обретя расширенные возможности зрения, не могла развеять. Для Грейсон мир сделался непрерывным информационным фонтаном, бьющим прямо в глаза; в нем умение время от времени брать самоотвод и переваривать увиденное стоило дорого – оно помогало ей сохранять здравомыслие.

И Грейсон радовалась утке со сломанным крылом, как старому знакомому. Утка напоминала ей, что даже от сломанного крыла бывает польза: нет ресурса, что может быть потрачен только и исключительно впустую. То, что с виду сломано – вполне возможно, очень даже цело.

– Значит, сперва – лисы, – сказала Грейсон. – Мы заключим пари с лисами.

Их ритуал. Если он когда-нибудь будет нарушен, ничто в мире не сберечь от нарушений.

Все трое подобрали свое снаряжение и как один двинулись через пески в город. Тяжесть пытливого, сканирующего насквозь взгляда утки легла на их плечи.

Они все равно тащились вперед – неугомонное трио, отбрасывающее долгие, угрожающего вида тени, объятые угасающим светом. Неугомонная троица людей, страстно любивших друг друга, не видевших в друг друге ничего, кроме хорошего. Через столько лет они пронесли эту любовь и это стремление; уж теперь-то нечего было им терять.

Они потерпели неудачу в последнем городе. И в предпоследнем, и в том, что был до предпоследнего. Порой неудачи протискивали их еще дальше, порой ничего не меняли.

Но, может статься, наступит час, когда определенного рода неудачи будет достаточно.

ii.

не нуждались в тепле – в них самих жил огонь

Чэнь мог видеть фрагменты будущего, но являлись они ему «только в виде уравнений». Он часто на это сетовал. Исчисления могли искалечить тело и волю за здорово живешь, а вот укрепить их им редко удавалось. Поэтому моральный дух троицы на цифры никогда не полагался. Чэнь создавал на основе своих уравнений-предчувствий стихи, потому как, по факту, для него они были бесполезны в каком-либо ином качестве, да и он никогда не был уверен, что именно видит – грядущее или былое. Сгинувшее.

Чэнь любил играть на фортепиано и запивать сытную трапезу пивом. У него огромная энергия уходила на поддержание стабильной формы, так что ел он много. А игра на фортепиано воспитывала в нем осторожность – внимание к собственным неуклюжим пальцам. Так я становлюсь более гибким, говорил он, ссылаясь на кое-какие факты из собственной истории. Ну или того, что в него было инжектировано вместо истории.

В последнее время и того, и другого не хватало – и фортепиано, и сытных трапез. Ему приходилось питаться молекулами воздуха, с которыми он часто себя ощущал взаимозаменяемым. Свои показатели он сравнивал с показателями Мосс, так как в текучих состояниях они действовали схожим образом – пусть даже и ему приходилось бороться с испарением или утратой массы, а ей, напротив, с ростом аккреции