Странная философия ненасилия - [53]

Покой и уверенность в жизни можно обрести только тогда, когда нам твердо известно: мы не знаем и не узнаем, что нас ждет впереди, но все будет хорошо. Эту-то веру и предлагает нам религия.

«Религиозное понимание говорит: есть прежде всего и несомненнее всего известное нам неопределимое нечто; нечто это есть наша душа и Бог. Но именно потому, что мы знаем это прежде всего и несомненнее всего, мы уже никак не можем ничем определить этого, а верим тому, что это есть и что это — основа всего; и на этой-то вере мы и строим все наше дальнейшее учение. Религиозное понимание из всего того, что познаваемо человеком, выделяет то, что не подлежит определению, и говорит об этом: «я не знаю». И такое прием по отношению к тому, что не дано знать человеку, составляет первое и необходимейшее условие истинного знания. Таковы учения Зороастра, браминов, Будды, Лаодзе, Конфуция, Христа»[15].

Согласно учению Л.Н.Толстого, есть некое то — не знаю что. (В нем смутно узнается «вещь-в-себе» Канта, которого автодидакт Толстой прочел и истолковал на свой лад). Именно потому, что я ничего не знаю об этой вещи-в-себе, я твердо могу сказать — она есть, но определить ее — нельзя.

Поясним эту затейливую мысль примером.

Есть, допустим, человек Иванов. У него, конечно же, есть душа. И вот приходит некто, говорящий: «Дай, Иванов, четкое определение своей душе: какова она?» Разумеется, Иванов разволнуется: «Вдруг я дам определение души, что, дескать, она такая-то и такая-то, а назавтра вдруг в ней появится что-то новое — к примеру, любовь или какая-то новая мысль. А определение-то уже дано!» И решит Иванов так: « Пусть душа моя остается неопределенной; я твердо знаю, что она есть, но определять не буду — так мне будет спокойнее». (Заметим, что это вполне согласуется с заповедью, требующей не давать клятв: ведь определение — это требование от предмета клятвы, чтобы он оставался одним и тем же всегда, и это неизбежно приведет к насилию). Таким образом, возникновение науки психологии скорее разволнует Иванова попытками дать дефиниции его душе и замерить ее, чем принесет необходимый для жизни покой. Стремлением заглянуть в будущее отличаются только беспокойные типы. А люди уверенные живут сегодняшним днем. Они говорят: «Вот проснемся завтра — и посмотрим, какая она там у нас, наша душа, будет. Не суетись, не строй своих планов да определений. Утро вечера мудренее».

Так обстоит дело с душой. Но и с Богом, которого Кант тоже объявил вещью-в-себе, дело обстоит так же. Чтобы спокойно и уверенно жить, человек должен знать: есть высшее существо, которое позаботится о нем, как Отец. Но стоит ли давать строгое определение этому существу? Не гордыня ли это — перечислять обязательные признаки Бога. Уж не человек ли будет его, Бога, обязывать?

Поэтому Бог — вопреки мнению всех и всяческих теологов и богословов — должен оставаться неопределенным. Тогда человек будет лучше верить в Него и вдохновляться Им в жизни.

Из такого тезиса, который, конечно, просто не мог понравиться представителям ни одной церкви, вытекает очень интересное следствие. Иегова, Аллах, Шива — все имена Бога во всех религиях есть своеобразные определения Бога, которые недопустимы. Поэтому, следуя Л.Н.Толстому, мы неизбежно должны признать, что все эти имена — лишь условности, лишь пустые слова, с помощью которых люди хотят обеспечить жизненную веру себе и другим.

Верой Л.Н.Толстой именует «неразумное знание» народа о том, что существует то-не знаю что, которое будет поддерживать нас в жизни. Такая внутренняя, психологическая уверенность в успешном завтрашнем дне есть всего лишь проявление жизни: не имея ее, человек впадает в неврозы и психозы, перестает соответствовать требованиям жизни и умирает.

Вера в неопределимое, по Л.Н.Толстому, существует до Бога и независимо от Бога. Бог — точнее, все боги всех народов — порождаются верою, а не вера порождается богами: «…Надо определить веру, а потом бога, а не через бога определять веру…»[16].

Анархист в политике, Толстой становится анархистом и в религии. Он — циник, полагающий в духе прагматизма, что сгодится любой бог, лишь бы он обеспечивал в человеке высокий жизненный тонус, уверенность и желание жить.

Вера предшествует богам и создает их. Но что же тогда создает веру? Да сама биологически понятая жизнь, которая желает продолжиться и заставляет человека находить внутреннюю опору, внутреннее свое обоснование: «…Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если бы он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил.»[17]

Тигр, который рычит в зарослях, выражает таким образом свою веру, то есть силу жизни. Писк комара тоже есть его грозный боевой клич. Ни тигру, ни комару не нужно оправдывать свою волю к жизни в словах и доказывать себе свою правоту. Животное непосредственно чувствует ее благодаря инстинкту. Только человек, за неимением внутренней инстинктивной опоры, выражает свою волю к жизни, именуемую Толстым «верой», в каких-то словах, обрядах и ритуалах. Повторим, что все эти слова, обряды и ритуалы не имеют, не должны иметь ничего общего с разумом. Поэтому понятие «смысл жизни», вообще говоря, неуместно. Слово «