Странная философия ненасилия - [22]

Дальнейшее описание ухода из дома у Р.Пишеля напоминает нечто среднее между лирической новеллой и мифом:

«Когда принц поехал раз кататься в парке, боги послали ему ангела, который явился в виде дряхлого, беззубого, седого, согбенного, трясущегося старика, шедшего, опираясь на палку. Когда принц узнал от своего возницы, что старость есть удел всех людей, он вернулся домой опечаленным. Шуддходана удвоил стражу и усилил свои предписания, но не мог помешать тому, чтобы боги таким же образом не показали принцу человека, одержимого отвратительной болезнью[13], затем мертвого и, наконец, прилично одетого, скромного монаха. Когда принц увидел этого последнего, и возница объяснил ему преимущества монашества, он не вернулся, как три раза ранее, немедленно домой, но продолжал, довольный, свою поездку и приказал себя роскошно нарядить, для чего боги послали ему Вишвакармана, божественного художника. Когда, наконец, решившись сделаться монахом, Будда снова взошел на свою колесницу, чтобы вернуться домой, посланный принес ему весть, что у него родился сын. Тогда, по Ниданакатхе, он произнес, может быть, исторические слова: «Рахула родился, родились оковы». Когда Шуддодане донесли об этом, он решил, что его внук должен получить имя Рахула. Вернувшись во дворец, принц лег на свою постель. Тогда к нему явились красивые плясуньи, чтобы увеселять его пением и пляской. Но принц был уже закален против соблазнов; он заснул, и плясуньи также скоро улеглись, увидав, что их искусства напрасны. Ночью принц проснулся и увидел спящих танцовщиц. Инструменты выпали из их рук, слюна текла у них изо рта, их члены стали вялыми от усталости; одни скрежетали зубами, другие храпели, некоторые говорили во сне, иные лежали с открытым ртом, у других спустились платья и они выказывали отвратительные недостатки. Тогда отвращение к чувственным наслаждениям у принца еще усилилось. Спальня, походившая в своем роскошном убранстве на жилище царя богов Индры, показалась ему кладбищем, наполненном безобразными трупами. Он решил в тот же день совершить ˝великую разлуку˝»[14]

Народные поверья, еще не подвергнутые критической проверке разумом, настолько нелогичны, что представляется совершенно обоснованным сравнение мифов со сновидениями у З.Фрейда, а также известное высказывание Тертуллиана: «Верую, потому что абсурдно».

Трудно представить себе логику, по которой человек, только что признавший монашеский образ жизни наилучшим, от радости по этому поводу велит роскошно нарядить себя. Не вполне понятно также, для чего женатому человеку 84.000 женщин, услаждающих его жизнь. В момент «великой разлуки» Будде было 29 лет, что составляет 10 592 дня. Если допустить, что каждая из 84.000 женщин услаждала его хотя бы раз с момента рождения, то получится, что ежесуточно для услаждения принца являлось в среднем около 8 женщин. Нетрудно представить себе, что образ жизни, наполненный чувственными наслаждениями, утомил его. Непонятно, почему танцовщицы ложатся спать прямо во дворце у принца, да еще и массово. Непонятно, почему они были настолько утомлены краткими танцами, что их сморил тяжелый сон, в котором у них «спустились платья»(?) и они предстали в совершенно безобразном виде. Непонятно, какие именно безобразные телесные недостатки открылись у танцовщиц: обычно их тренированные тела сложены прекрасно; во всяком случае, из 40.000 танцовщиц, которые были предназначены для увеселения Будды, можно было отобрать нескольких без откровенных уродств.

Знакомясь с содержанием народных легенд о Будде, неизбежно приходишь к выводу, что фантазия их авторов ни в малой степени не контролировалась рассудком — скорее, она полностью шла на поводу у чувств. Колоссальные числа вовсе не должны были реалистические передавать действительные обстояния дел. Просто у Будды было столько женщин, что возникало впечатление, будто их восемьдесят четыре тысячи. И танцовщиц вокруг него плясало столько, что временами казалось, что их сорок тысяч. А при взгляде на спящую плясунью чувство общего отвращения от жизни превращало любое незначительное отклонение от канонов красоты в безобразное уродство: так иногда звук падающих из кухонного крана капель бесит, словно все мировое зло, вместе взятое.… И наоборот: узнав истину о монашеском образе жизни, Гаутама так обрадовался, как будто ему сшили самую красивую одежду на свете.

Одним словом, сочинители буддистских народных легенд — вовсе не реалисты, а импрессионисты: они изображают не «мир, как он есть», а свои впечатления — «импрессии». Однако бесхитростность таких изображений состоит в том, что у сочинителей недостает мастерства для передачи качественно иных состояний, а потому они действуют, как рисующие дети: те, подчеркивая особую важность какого-то человека, изображают его точно таким же, как все прочие, только в несколько раз больше размером, т. е. чисто количественно. Наивная народная эстетика и этика полагают, что прекрасное и благое находятся в самом мире, а потому должны изображаться, выражаясь языком соцреализма, «в формах самой действительности». Говоря проще, в несколько раз превосходящая обычную человеческую добродетельность Будды должна подвигнуть художника либо на создание громадной фигуры Будды, либо на создание великого множества Будд «человеческих» размеров. Если одна искусная танцовщица доставляет человеку большое эстетическое наслаждение, то 40.000 танцовщиц доставляли Гаутаме ровно в 40.000 раз большее эстетическое наслаждение.