Страницы прошлого - [13]

Начались многочисленные аресты. Нужно было помочь арестованным и их семьям.

Мы стали собирать среди рабочих деньги. Каждую субботу в тюрьму разрешалось передавать продовольственные посылки. Нужно было закупить продукты, завернуть сорок пакетов и доставить все это в тюрьму.

Каждую субботу я стояла в длинной очереди перед воротами тюрьмы, ожидая, пока надзиратель соблаговолит открыть их и принять принесенные пакеты.

Тут я познакомилась с самыми разнообразными людьми: женами, матерями, детьми политических и уголовных заключенных. Я знала, кто кому приносит передачу, какие у кого огорчения и заботы.

У самой меня забот становилось все больше и больше. Однажды ко мне пришел перепуганный человек: он проходил мимо тюрьмы, из окна выбросили записочку… Он страшно боялся, но считал, что записку нужно отнести. Он быстро сунул ее мне в руку и исчез.

Записка была крошечная, испачканная и измятая. Я с трудом смогла разобрать, что в ней написано.

«И просим вас, товарищи, скоро первое мая, так пришлите нам что-нибудь красное, чтобы мы тоже могли праздновать…»

Я долго раздумывала, как выполнить эту просьбу товарищей. Наконец, вложила в пакеты с сахаром по одной красной бумажной гвоздике, какие обычно у нас прикалывали первого мая. Обнаружат стражники — что ж делать! А может быть, как раз и не обнаружат.

Через несколько дней я опять получила из тюрьмы записку — тоненький жгут папиросной бумаги.

«И мы все прикололи гвоздики и так вышли на прогулку. И нас за это посадили в карцер и на две недели лишили передач. Но мы не жалеем».

Мои подопечные в тюрьме нашли, повидимому, какие-то пути для переписки, потому что я все чаще стала получать от них вести:

«Я болен и прошу вас прийти ко мне на свидание».

Устроить свидание было не так просто. Я стала скитаться по разным судьям и прокурорам. Часами выстаивала в коридоре, по десять раз возвращалась в одно и то же место. Упрямо требовала свидания. Наконец, получила разрешение и пошла в тюрьму, чтобы повидаться с человеком, которого никогда раньше не видала.

Он стоял по другую сторону обтянутой сеткой перегородки. Я едва могла различить черты его обросшего, опухшего лица. Да, наверно, он был болен, этот рабочий, до сих пор знакомый мне только по фамилии. Я могла его успокоить: мы позаботились о его старушке-матери, пусть он о ней не тревожится.

После этого первого свидания уже легче было получать следующие. С этих пор я много раз проходила по длинному тюремному коридору для того, чтобы стать за сеткой и поговорить с незнакомым человеком.

Прежде всего им нужны были вести о семьях, но кроме того, их морально поддерживало то, что они могут хоть несколько минут поговорить с кем-то, пришедшим с воли.

— А меня забрали босиком. Летом-то ничего, но теперь уже очень холодно. Так может быть, вы раздобыли бы мне какие-нибудь ботинки?!

— Который номер вам нужен?

Молодой парень там, за сеткой, жалобно поморщился:

— Номер… Номер… Сорок пятый, знаете ли…

Я остолбенела: неужели существуют такие огромные ботинки?

Начались мучительные поиски. Я стала расспрашивать знакомых:

— Нет ли у вас случайно старых ботинок? Мне нужно для тюрьмы.

— Ботинки? Может, и найдутся… Сорок второй номер…

Я только вздыхала. На три номера меньше… Да, ботинки были. Сороковой, сорок первый, сорок второй. Каким чудом этот парень ухитрился отрастить такие огромные ноги?

Понемногу это превратилось у меня в настоящую манию. На заседаниях, на собраниях, на улице я прежде всего смотрела людям на ноги. Нет, ни один ботинок не был похож на сорок пятый номер. Я останавливала совершенно незнакомых рабочих, — хотя в сущности ни один рабочий в Кракове не был мне чужим, все меня знали, — и спрашивала, какой номер обуви они носят. Сначала на меня смотрели как на сумасшедшую. Потом все уже знали, в чем дело.

— А, для этого Гаеса? Нет, нет, у меня сорок второй.

Я уже потеряла всякую надежду, когда однажды один каменщик с торжеством принес мне пару ботинок. Они были похожи на подводные лодки.

— Купил на толкучке!

Я тотчас отправилась со своей добычей в тюрьму. И вскоре получила от моего подопечного цыдулку:

«За ботинки большое спасибо. Правый немножко жмет, но это ничего!..»

Спустя некоторое время несколько человек освободили. Пакетов в тюрьму приходилось таскать все меньше и все меньше семей посещать в предместьях. Кончались и деньги, хотя, когда речь шла о помощи заключенным и их семьям, рабочие всегда давали что только могли.

Дольше всех сидел Шабяк, тот, у которого я была на свидании впервые. Он сидел больше года и вышел из тюрьмы чуть живой. Через четыре года он погиб на улицах Кракова, когда полиция дала залп по толпе демонстрантов.

VII

Меня много раз спрашивали, когда и как я начала писать. Чтобы ответить на этот вопрос, мне пришлось бы возвратиться далеко назад, к самым ранним годам моего детства.

Тогда я начала со сказок. Сказки обязательно были «многотомные». Каждый «том» представлял тоненькую тетрадку в несколько страниц. Я еще не поступила в школу, когда сочиняла эти сказки.

Помню, что речь в них шла о королях и королевах, у которых было огромное количество детей, и я всячески изощрялась, подыскивая для этих детей наиболее фантастически звучащие имена.