Страницы моей жизни - [94]

А.

Письма А. А. Танеевой к родителям

Трубецкой бастион, 24 мая 1917 года

Мама и папа мои ненаглядные. Вы поймете, как трудно было мне эти два дня Великого Праздника в тюрьме. Вспоминала родное Рождествено, как мы ходили с цветами в дорогую убогую церковь, где и пол был посыпан травкой. Веселый, любящий и праздничный народ… Я счастлива, что постройка моей школы идет так успешно. Верю, что и в селе все молятся за меня. Родные, вчера я получила из комиссии бумагу, спрашивают, кому вернуть мои деньги — 80 000 рублей (это те, которые я получила после железнодорожной катастрофы). Я рада, что теперь знаю, что это все, что у меня есть, а сколько было клеветы. Я написала на мама, но, кажется, я еще должна дать ей доверенность. Не знаю, как это сделать при 10 минутах свидания, у кого спросить. Если я только доживу и меня выпустят, даже помирюсь с этими ужасными двумя месяцами. Как бы народ очистит то, что поганая, извините за выражение, аристократия наклеветала на меня из зависти, и многие поймут, что такое — аристократия. Я так измучилась, исстрадалась, что почти нет сил. Питание все же недостаточно, а главное, погибаю без воздуха. Только один милосердный Бог может поддержать. На Него уповаю и стараюсь верить, что Он не оставит ни вас, моих дорогих, ни меня. Будем ли мы когда-нибудь вместе. Плохо сплю, просыпаюсь с 4 часов. День — это целый год. Слыхала, что Совет дал моему лазарету чудное здание. Болею, что не могу сама все устроить. Вижу, как Господь печется о том, что оставила. Счастлива была получить приписку Акселя на вашем письме от 16 мая. Целую горячо его, Таньку, Олю, Санречку и мисс Айда, Ал., Сережу и Инну. Всех в лазарете и домике. Вас, дорогих, обнимаю нежной любовью. Хранит всех Господь. Молитесь, чтобы Бог дал мне силы. Не съездите ли к Божией Матери Скоропослушнице или к Знаменью в Царском Селе. Я всегда перед Ней молилась. Только бы сохранить веру, что Господь не забыл. Получила письмо от маленького Миши. Скажи Н. И. послать карточку ему в приют, поцелуй, благодари. Также и Косте, которого привезли из Евпатории. Целую бабушку. Пришлите мне легкое платье или блузочку. Как бы хотела уехать с вами, но думаю, что настолько больна, что, когда выпустят, придется лечь в больницу.

Ваша дочка Анна.

Трубецкой бастион, вторник

Дорогие мои, ненаглядные папа и мама. В субботу председатель Следственной комиссии объявил мне, что я уже больше ведению их не принадлежу, так что теперь должна просить министра о пресечении меры заключения. Я уже послала бумагу и просилась к вам под домашний арест. Я боюсь верить этому счастью. Теперь все дело в руках министра. Молюсь все время, чтобы Бог помог и скорее меня перевезли, так как буквально погибаю. Ослабела совсем. Верю в доброе сердце министра и что все будет хорошо. Если к вам нельзя, то в лазарет. Все равно куда, — мне все кажется, что здесь умру не дождавшись. Ехать в Терриоки нельзя, а остаться в Петрограде. Переговорите обо всем. Верно же не знаю и ничего нового вообще не могу сказать. Эту неделю письма от вас не получила. Счастлива и тронута письмом моих раненых. Всех вас, Алю, Сережу целую, обнимаю. Благословляю и люблю. Как тяжело весной быть в тюрьме. Но на все — воля Божия. Теперь надеюсь, и эта надежда немного поддерживает. Обнимаю всех в домике и лазарете. Не знаю, где вы теперь — здесь или в Финляндии. Теперь, дорогие, будьте здесь, устройте и узнайте все. Хранит Христос. Любящая, настрадавшаяся дочка Анна.

Совсем не могу спать, что так мучительно… Душно ужасно… Чувствую вообще себя совсем плохо… Помолитесь.

Трубецкой бастион, май

Дорогая мама. Какое терзанье опять вчера свиданье с тобой. Не верь, когда говорят, что мне безопаснее здесь, — ведь всякая женская тюрьма лучше этого ада. Во-первых, все — ложь; Муравьев, например, вчера опять приходил, говоря: «Вы знаете, ведь от меня не зависит, а от министра юстиции, у него могут быть высшие соображения (…). Конечно, если спросят Комиссию — мы ответим, что ничего против вашего освобождения не имеем». Нельзя ли попросить министра юстиции перевести хоть меня арестованной в лучшие условия, хоть окно, а не форточку у потолка. Я вчера не могла смотреть на тебя: мне так и тебя, и себя было жалко. Золотые мои, вы все хлопочете, а вас все обманывают. Меня опять допрашивал судебный следователь, 4 часа, — пойми усталость и терзание, им все эти мучения мои счастья не принесут. Родная, ведь они сначала знали, что за мной нет преступления, взяли только из-за близости, хотя теперь и отнекиваются. — Неужели П. Игнатьев не мог бы попросить Львова, ввиду моей болезни. Они все мягко стелют, чтобы жестко спать.

Трубецкой бастион, четверг

Золотая Мама. Как счастлива была я получить твои несколько строк и дорогую карточку. Мамочка, я не сомневаюсь, что Бог все делает к лучшему, но за эти два месяца сколько раз я хотела лучше умереть, чем жить, а теперь, когда есть надежда, хочу жить, но не знаю, как будет Богу угодно. Я худею не по дням, а по часам; доктор очень добрый и хороший, недоволен сердцем, дает адонис вместо строфанта, сон такой плохой, задыхаюсь в душной камере. Умоляла увеличить прогулки хоть на 10 минут, но не разрешили. Ведь Трубецкой бастион — самая ужасная тюрьма в России: если я до сих пор жива и после останусь жить, то это великое чудо, которое Бог совершил надо мной. Вчера приходила ко мне Следственная комиссия, так как доктор находит меня слабой. Муравьев говорил мне, что ты была у него, сказал: «Вы сами виноваты, что не так отвечали на допросе» (неправда), указал мне еще раз написать все подробнее и подал надежду, что тогда скоро выйду. — Я так изверилась, что не могу даже надеяться, — знаю только, что один Господь может и вашими святыми молитвами Он поможет. Видела тетю Катю во сне, часто, верно, видит, как я страдаю. Конечно, оторвав меня от всего, что люблю, и замучив почти до смерти, — люди будут говорить о мне хорошо, но, Боже, как трудно им простить. Ведь я даже не прошу свободы, но заключения более легкого. Вчера просила камеру с окном пониже, отказали. Буду писать для комиссии, но после двух месяцев тюрьмы, тяжелой кори у меня голова почти не соображает.