Страницы моей жизни - [19]

Само собою разумеется, что уволенные студенты поспешили воспользоваться этим правом. В Киев, Харьков, Казань, Одессу стали съезжаться довольно многочисленные их группы в надежде, что советы профессоров не будут им ставить препятствий для продолжения их образования.

Я и Штернберг поехали в Одессу, где мы встретились с добрым десятком наших петербургских товарищей. Среди них оказался Горинович, созвавший 10 ноября ту самую сходку, последствием которой явился вышеописанный арест семисот студентов; Сегал, который произнес в шинельной потрясающую речь, когда университет был окружен полицией; благородный Португалов, Вульфович и другие.

Встречаясь почти ежедневно и обсуждая создавшееся в связи со страшными потерями партии положение, мы очень скоро решили создать в Одессе свою революционную организацию. Естественно, что мы очень много думали и беседовали как о программе нашей деятельности, так и о том, как нам вести практически революционную работу. Но, надо сказать правду, дело у нас не клеилось. Потому ли, что наши задачи нам не были достаточно ясны, или потому, что мы не знали местных условий и плохо в них ориентировались, но в 1883 году из наших планов ничего не вышло.

В августе 1883 года все мои товарищи были приняты в университет. Один я остался за бортом: одесские профессора меня испугались – они узнали из моего «волчьего билета», что я рецидивист, так как был дважды исключен из Петербургского университета.

Тогда я решил вернуться в Житомир и отбыть там воинскую повинность в качестве вольноопределяющегося. Это мне удалось, хотя с немалыми трудностями. На этом эпизоде стоит немного остановиться.

Дело в том, что лето 1883 года до августа месяца, когда я поехал в Одессу, я провел на даче, где по соседству с моей семьей жил полковник Жерве со своей семьей. У него было трое мальчиков, учившихся в Киевском кадетском корпусе, и я был приглашен к ним в репетиторы. Так завязалось мое знакомство со всей семьей Жерве. Вскоре между нами установились очень добрые отношения. Не удивительно, что, вернувшись в Житомир, я обратился к полковнику Жерве за советом, какие шаги я должен предпринять, чтобы меня зачислили вольноопределяющимся.

– Да очень просто, – заявил Жерве, – я вас определю в свой кадровый батальон.

Я его, конечно, поблагодарил, но счел нужным обратить его внимание на то, что военное ведомство чинит всякие затруднения, когда дело касается принятия еврея в вольноопределяющиеся.

– Пустяки! – заметил Жерве. – Подайте мне прошение, приложите ваше удостоверение, что вы были студентом, и в три-четыре дня все будет устроено.

Прошение было подано и пошло на утверждение бригадного генерала в Киев. А через несколько дней из Киева получился отказ, который меня, конечно, очень огорчил. Был так же неприятно разочарован Жерве. Но он не сдавался.

– Тут какое-то недоразумение, – заявил он мне, когда я его посетил. – Поезжайте в Киев и повидайтесь лично с генералом. Я уверен, что, когда он вас увидит и поговорит с вами, то он вас зачислит в вольноопределяющиеся без дальнейших слов.

Терять мне было нечего, и я последовал совету Жерве, который снабдил меня рекомендательным письмом к своему другу, начальнику канцелярии генерала.

Прочтя поданное мною письмо, начальник канцелярии доложил обо мне генералу, и я тотчас же вызван был в его кабинет.

– Вы хотите поступить вольноопределяющимся в батальон полковника Жерве, – обратился ко мне генерал, – но у вас очень нехорошее университетское свидетельство.

– Да, – заметил я, – свидетельство неважное.

– Скажите мне откровенно, – продолжал генерал, – за что же это вас так строго наказали.

– Охотно это сделаю.

И я откровенно ему рассказал, как меня признали «зачинщиком» сходки, против созыва которой я решительно возражал, и как я остался в университете из чувства солидарности с сотнями товарищей, которых без всякого основания держали под арестом в шинельной в течение многих часов.

Выслушав меня очень внимательно, генерал на минуту задумался, а затем меня поразил следующим замечанием:

– А знаете ли вы, на вашем месте я поступил бы так же, как и вы.

Тут же он отдал приказ о зачислении меня в вольноопределяющиеся, в батальон полковника Жерве.

Так русский генерал оказался благороднее и справедливее, чем господа одесские профессора.

Жерве торжествовал, и я под его начальством прослужил шесть месяцев.

Летом 1884 года я снова поехал в Одессу. Тогда все уже знали о провокаторской роли, которую сыграл Дегаев, и среди моих одесских товарищей царили глубоко пессимистические настроения. Один Штернберг не потерял бодрости и по-прежнему рвался к революционной работе. Я тоже находил, что падать духом не следует. Если партия разгромлена и почти все ее связи порваны из-за дегаевской провокации, то на нас именно лежит обязанность всеми силами стараться возобновить ее деятельность, каких бы усилий эта работа ни требовала. А трудности перед нами стояли очень большие.

Прежде всего, нам надо было разрешить задачу, как рекрутировать товарищей в проектируемую нами новую организацию. Мы знали, что в Одессе существовал в 1883 году весьма деятельный революционный кружок, но как раз весною 1884 года этот кружок был разгромлен жандармами. Это заставило нас держаться подальше от одного – двух уцелевших членов этого кружка. Заводить сношения с малознакомыми революционерами надо было с величайшей осторожностью, так как после дегаевской провокации и в высших учебных заведениях, и в рабочих кругах завелось множество провокаторов и предателей.