Страна убитых птиц - [69]

«Крыса» лег на спину, заложил за голову руки, улыбнулся чему-то.

— Старик — «мор». Политический труп. Даже этот ясногорский реаниматор его не раскачает. Ты знаешь, а ведь он умнейший человек был! Мне доводилось много с ним разговаривать. Какие реформы зрели в его лысом черепе! А все кончилось, Матвеев. Самое парадоксальное, что этот Смагин и пальцем не ударил, чтобы скинуть его! Он сам себя съел. И все эти предсказания Джу Найдис — это только повод… Повод к САМОСОЖЖЕНИЮ. Старик не видел выхода. И никто его не видел. Даю голову на отсечение, что и этот Смагин не знает, где он, выход!

Матвеев с досадой отвернулся, припал к щели в двери, смотрел.

Отлитый из темного металла, парил ИИСУС в центре Алтаря, распятый на невидимом кресте… Тонкие лучи света, прорывающиеся из-под купола, освещали лик его тревожно и мрачно.

Выстрел грохнул резко и коротко. Матвеев мгновенно развернулся, выдернутый из крепления под мышкой пистолет уже был в руке.

«Крыса» лежал, раскинув руки, тело его еще вздрагивало. Напротив сердца расплывалось темное пятно, из его средины торчал клок вырванной пулей подкладки пиджака.

Снаружи послышался какой-то шум. Матвеев приник к щели. Старенький священник вышел из-за Алтаря, встал под гребнем лучей, недоуменно вертел головой на худой шее, видно, искал источник странного звука. Ряса была ему явно велика, так и обвисала с худых плеч, и сам он был остролицый, с жидкой бородой, морщинистый, и такой ветхий, что Матвеев улыбнулся печально, уважая и жалея его правдивую старость.

— Маша, Маша! — послышался тонкий, дребезжащий голос.

Откуда-то с противоположного угла вышла давешняя тетка в низко надвинутом на лоб платке, в длинном черном платье, огромных ботинках, встала, скрестив на животе руки, вопросительно смотрела.

— Ты ничего не слышала, Маша?

— Что я слышала? — переспросила тощая, в черном, женщина. — И ничего я не слышала, Батюшка! На улице-то? Так стреляют, что ж еще.

— Не грохнуло? У нас-то, говорю, в Приходе, не разбилось чего?

— Церква… — странно огляделась вокруг женщина. — Тут всякое. На то она и церква. Кому тут быть, чего разбивать? Прихожане на войне.

Священник, подслеповато вглядываясь, засеменил к ней, остановился в двух шагах, странно потянул носом.

— Опять пила, Маша?

— Упаси Господь!

Женщина замедленно перекрестилась.

— Ручку, Батюшка.

Священник подал ей руку, молча смотрел, как она прикладывается к ней. Матвеев даже отсюда, казалось, услышал горький и тягостный вздох, вырвавшийся у священника.

— Ты не пей, Маша! Пьющих Бог жалеет, да счастья не дает. Ты уж, поди, и вторую бутыль приканчиваешь? Куда ты ее спрятала?

— И не в жизнь не найти, Батюшка.

Истово крестясь, женщина отодвинулась от священника, наверное, чтобы не наносить на него густым винным запахом.

Матвеев со странным чувством жалости и скорби наблюдал кусочек таинственной этой жизни.

— ХРАМ ведь, Маша! Господу служишь!

— Служу, Батюшка, — кивнула женщина. — А только на Погосте опять ироды с памятника украшения ободрали! Тех ангелочков-то, что на могилке отца-протоиерея. И плиту загадили. Варвары, истинный Бог!

Она так и сказала «варвары». Матвеев оглянулся на вытянувшееся тело бывшего Представителя Надзора, задумчиво прикусил губу. Болело простреленное плечо. Матвеев пошевелил кистью левой руки, плечо сразу охватило «огнем», неприятный озноб побежал по спине.

Пахло плесенью, мышами и… кровью, растекшейся по грязному полу.

Сколько же он пробыл в забытьи? Матвеев сдержал стон, повернулся набок, придерживая распухшую, словно деревянную руку, припал к щели.

Недалеко от Алтаря, напротив ИИСУСА, стоял человек в штурмовом комбинезоне, опоясанный широким кожаным ремнем. Стоял неподвижно, как изваяние. Матвееву он был виден вполоборота: ухо, часть щеки, борода и длинные мягкие волосы, спускающиеся с плеч.

Матвеев вгляделся, вздрогнул, напрягся всем телом.

Напротив ИИСУСА СТОЯЛ СМАГИН!

А несколько в отдалении вертел косматой головой, сверкал красноватыми глазками МУТАНТ! Тот, что выл и щелкал зубами на десантников. ТАМ, НА СВАЛКЕ… Теперь на мутанте была просторная кожаная куртка, брюки из темной ткани, заправленные в высокие штурмовые ботинки со шнуровкой. За спиной болтался автомат. Руки мутанта были в черных кожаных перчатках.

— Ты! — Матвеев с трудом встал на ноги, кружилась голова; чтобы не упасть, он ухватился за притолоку, постоял некоторое время. — Ты мне нужен, Смагин! — Он говорил еле-еле, почти шипел. — Ты пришел, Пророк?! И своего грязного… людоеда приволок. Привет, ребята!

Два патрона оставалось у него в обойме, один в стволе. Итого — три.

Матвеев перевел дух, помассировал грязной ладонью сначала горло, потом плечо, чтобы чуть-чуть утихомирить боль.

Он знал, что не промахнется. Даже в зале «теней», в полной темноте, стреляя на звук, он промахивался из десяти всего лишь два раза. Как давно это было! Матвеев поднял пистолет к глазам, проверил предохранитель — норма, пистолет готов к стрельбе. А взвел его Матвеев еще в первую ночь, когда ждали Зеулина, прислушиваясь к каждому шороху. Патрон был в стволе.

«Десять метров! Мура! Три патрона, на мутанта ни одного — не стоит! Главное, ЭТОТ! Выбить дверь, два-три прыжка, нога в пах, рукояткой по черепу — мутант вырублен! Потом ЭТОГО, в упор — голова, грудь, живот. Нет, а может быть, мутанту одна пуля?! Черт, хватит ли сил на прыжок?! Должно, должно… все три ЕМУ!»