Страна Тюрягия - [77]

Вот, практически, и весь список «положенности» культурного и спортивного инвентаря.

Анализ норм «культуры» тех лет показывает, что в подростковых колониях (ВТК) жить было вольготнее. Здесь даже разрешали бренчать на пианино (!) и махать «клюшками хоккейными», а футболок и футбольных трусов иметь аж семьдесят штук на 500 воспитуемых. И пополнение ленты к «магнитофону бытовому» дозволялось в размере тысячи погонных метров в год, притом, что во взрослой колонии пополнение фонотеки не могло превышать 750 метров. Так что начинающие жулики песни Кобзона (ох, много он их, зараза, спел, за долгую творческую карьеру!) могли обновлять в 1,33333333 раза чаще, чем рецидивисты.

Сегодня вопрос окультуривания зоны остаётся на уровне 1977-го, судя по тому, что за последние двадцать пять лет ничего принципиально нового не появилось, кроме разрешения телевизоров. Ясно, что телевизоры включили в перечень разрешённых предметов просто по факту их существования, но одновременно цветные карандаши попали в список запрещённых предметов; логики в построении культурной работы с осуждёнными никакой.

Крайне забавен факт, что простого разрешения на установку телевизоров ментовским окультуривателям показалось мало (вдруг тупые зэки не поймут, что с ними надо делать), и, как бы в дополнение, в новом Кодексе появилась статья 94-я, разрешающая осуждённым просмотр телепередач и фильмов, прослушивание радиопередач. Что ж, когда мир уже одурел от видео, а цифровую технику продают в привокзальных киосках, как семечки, горстями, в российской зоне можно разрешить и кино по телевизору.

Проф. А. Зубков, составитель Кодекса, гордо комментирует эту статью следующим образом: «Статья впервые на законодательном уровне определяет правовые основания традиционной, постоянно практикуемой формы культурно-воспитательной работы с осуждёнными в ИУ».

Не может комментатор, которому платят не иначе, как построчно, обойтись без глупостей и банальностей, типа того, что места в клубе должны быть сидячими, а кино, де, нужно показывать всем (кому положено), а время телепросмотров – кроме рабочего и ночного (а у них ночью и без того «непрерывный» сон); и что права зэков на радиопрослушивание уже обеспечены тем, что стоят везде в зоне радиоточки; и, конечно, присутствуют в комментарии ритуальные пассажи о вредности пропаганды насилия, всякой вражды и секса.

Всё. Больше о культуре в местах компактного проживания подследственных и осуждённых ни в Правилах внутреннего распорядка, ни в УИК ни слова. Ни самого понятия такого нет, ни его количества и качества, поэтому решение вопроса о роли, значении, размере и сути культурного воспитания остаётся прерогативой бывших замполитов, делящих до сих пор культуру на буржуазную и социалистическую. Для них Фредди Меркьюри – воплощение зла и неприличного образа жизни, а Лев Лещенко совсем наоборот, такой живой, гладкий, про любовь поет, про советскую семью.

При этом зоновские воспитатели абсолютно уверены в непогрешимости своих воззрений, горюют по старым временам и никак не могу примириться с winds of change[21], проникающими с воли в зону.

Культура – категория многоплановая. Это и быт, и литература, религия, и общение между людьми. Варварство тоже культура, но только варварская. Уголовно-исполнительная система вроде бы имеет задачу воспитать вчерашнего преступника так, чтобы повысить его культуру до среднего по стране уровня. Чтобы он, вчерашний преступник, вышел из колонии готовым к обычной нормальной жизни в нормальном культурном обществе. На деле получается какая-то совсем другая штука: зона так же, как туберкулёзом, заражает общество своей ненормальностью и бескультурьем, и совсем, СОВСЕМ не поднимает культуру осуждённого.

А ведь большинство наших зэков – отнюдь не закоренелые преступники, а люди социально ущербные, малокультурные, необразованные! Это совсем не секрет. Об этом многократно говорилось со всех трибун – например, в одном из докладов на дополнительной встрече ОБСЕ по правам человека, бесчеловечному обращению и наказанию (Вена, 27 марта 2000):

«…В российские тюрьмы на рубеже третьего тысячелетия попадают те, кто не смог найти места в обществе, не вошёл в него, или, по каким-то трагическим обстоятельствам, выпал из него.

Эти люди – не криминальные таланты и дарования, которые могут незаметно для властей ограбить банк или ювелирную лавку, не бандиты, разъезжающие по парижам на мерседесах, не теневые банкиры, или бизнесмены – эти-то умеют достичь соглашения с правоохранительными органами и никогда не попадут за решётку, слишком хорошо они оснащены деньгами, связями, силой.

Нет, те, кто сидит, не умеют совершать преступления, поэтому становятся легкой добычей правоохранителей; их намерения ничтожны, их удел – маленькая кража на 10—50 долларов, из-за необходимости ежедневного пропитания, бытовое пьянство и всё, что обычно следует за ним – скандал, драка, поножовщина. Больше половины огромного тюремного населения России приговаривается судами на несколько лет лишения свободы за такую вот кражу – поросёнок, три буханки хлеба, клеёнка, несколько пачек сигарет. Как показали исследования, в тюрьмы попадают люди, которые нуждаются скорее в психологической или даже психиатрической помощи, чем в воздействии силовых структур государства. Им нужда социальная помощь – жильё или работа, образование или участие врачей, они не получили хорошего воспитания в детстве, потому что выросли в семье, тоже обделённой социальной поддержкой, или вовсе без семьи…»