Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [47]

XXI век: Прощание с Енисейском

Щеголяла в брюках, в юбочке короткой,

Обзывали сучкой, швалью, идиоткой, -

Цыкала сквозь зубы, отвечала грубо:

– А пошли вы все!

Отгуляла юность в юбочке короткой,

С сигаретой «шипка» и стаканом с водкой!

Отгремели трубы, потеряла зубы:

– А посли вы все!

Подступает старость – нет веселья с водкой.

Оказалась жизня вдруг такой короткой!

Люди стали грубы, вставила я зубы:

– А пошли вы все!

Часть третья

Алма-Ата, столица Казахской ссСР

Чуть помедленнее, кони,

Чуть помедленнее…

Не указчики вам кнут и плеть!

В. Высоцкий

Я с детства была протестанткой,

Ходить не любила в строю.

Дерзила, слыла хулиганкой,

Свободу лелея свою.

Автор

1966-80 годы. Вот и осуществилась мечта Ксениных родителей. Они жили на юге, в тепле и зелени прекрасного города у подножия покрытых снегом вершин АЛАТАУ. Алма-Ата располагалась как бы в чаше, окруженная с одной стороны горами, ветрами почти не продувалась. Зато с гор текла бурная пенная с прозрачной ледяной (с ледников) водой река Алмаатинка. Дух захватывало, когда Ксеня отчаянно лезла в речку искупнуться, плавать никто не плавал, могло унести и разбить о камни.

У них была трехкомнатная квартира в строящемся микрорайоне на окраине города, бирюзовая «Волга» стояла в добротном кирпичном гараже, который они строили сами, недалеко от дома. Кстати, пару кирпичей Ксеня тоже заложила в фундамент. Был достаток. Отец с матерью без устали восхищались широкими проспектами, чистыми асфальтированными дорогами и тротуарами, справа от которых журчали арычки с хрустально-прозрачной горной водой.

А Центральный рынок? Изобилие экзотических фруктов, овощей, молочных и мясных продуктов. А продуктовые магазины? А промтоварные? После нищего Енисейска, где в магазинах – шаром покати. Если бы не друг отца, начальник Золотопродснаба, снабжавший дефицитными продуктами городских представителей власти, их семья, пожалуй, голодала бы. «Не город, а рай небесный», – говорил неверующий отец, коммунист с сорок шестого года. Мать поддакивала: «Да, повезло нам. Не зря промучились на Севере. Хоть под старость лет пожить по-человечески». Им было по пятьдесят, мать скоро начнет оформлять льготную «северную» пенсию.

Ксеня не разделяла их восторгов, бурча под нос: «Все бы так мучились…». Теперь, оказавшись за тысячи километров от Енисейска, она всей душой рвалась обратно. Вспоминалось только хорошее: дружба, любовь. Все пережитые драмы потеряли остроту, все стало казаться поправимым. И Вовка… Не умер же он, в конце концов! Наоборот – его длинные-предлинные письма дарили ей радость и надежду. Они любят друг друга, кто помешает ей поехать к нему в колонию под Ачинск и там стать его женой? Юности присущи иллюзии. К тому же она живет будущим, и самые сильные душевные потрясения гораздо быстрее становятся достоянием прошлого, чем в более зрелые годы, когда у человека все меньше будущего, все больше прошлого.

Ксене город казался слишком большим, слишком многолюдным по выходным дням и поэтому – неуютным и чужим. В будние дни прохожих на улицах было немного, машин почти не было. Когда они выезжали в город на своей красавице «Волге», она выглядела диковинкой, прохожие даже останавливались и глазели. Ксеня скучала. Правда, вскоре стали появляться какие-то случайные, скороспелые знакомства, но тут же распадались.

Два года подряд – по настоянию родителей – она поступала в Институт иностранных языков и дважды провалилась, не особо огорчаясь. Ей было безразлично, куда поступать, поступит она или нет. Как-то на тумбе с афишами она прочитала объявление о наборе в самодеятельный театр. Конечно, она пошла. Блестяще прочитала басню «Ворона и лиса». Изобразила лежащую собаку, которой мешает спать муха. Она поводила головой и взлаивала. Ей аплодировали. Ее приняли. Они разыгрывали какую-то пьесу про революционеров. Те попали в тюрьму, их должны были спасти отчаянные товарищи по дороге на допрос. Ксеня изображала лихую блатную девчонку. Она вылетала на дорогу перед телегой, взмахивала юбкой и громко пела, отвлекая конвоира: – Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка да шарлатанка! Конвоира стаскивали с телеги, а задержанные разбегались в разные стороны. Жаль, спектакль не состоялся. Внезапно тяжело заболел режиссер и скоропостижно скончался. Не судьба, больше на сцене она не выступала. А способности, между прочим, у нее были. Но зато ей пришлось играть театр одного актера в жизни: на работе и дома.

Вовка продолжал писать. Она же стала испытывать неудовлетворенность от переписки, частенько задерживаясь с ответом. Разве могли письма заменить живого человека, его тепло, его понимание, его глаза, губы, руки!.. А Вовка – будто на другом краю земли. Отчаянье снова захлестнуло ее, и, не зная другого способа избавиться от него, она пустилась во все тяжкие, лишь бы не думать, не чувствовать: частенько выпивала – по поводу и без, со случайными девицами и парнями, много курила, играла в любовь – с очередным провожатым, целуясь, закрывала глаза и воображала, что с ней – Вовка. Если она бывала при этом достаточно пьяна, ей удавалось удержать иллюзию, хотя бы на мгновенья. Но после – она испытывала непреодолимое отвращение к себе. Ей хотелось кожу с себя содрать – ведь она предавала не только Вовку, он так и не узнал никогда о ее неразборчивых знакомствах, но себя саму – свою любовь, свою душу.