Страна последних рыцарей - [56]
Между тем пост закончился и наступил большой байрам, праздник. Накануне мечеть с внешней и внутренней стороны была освещена лампадами и свечами, из всех домов слышалась праздничная музыка. Губернатор Мута-Зариф пригласил нас в ночное кафе. Пришли черкесские князья Султан Келич-Гирей, Султан Шахим-Гирей, Мохама, я и многие другие офицеры. Мы ели, пили наш кофе-мокко и, возбужденно разговаривая, ждали момента, когда муэдзин призовет нас своей молитвой в мечеть на торжественное открытие священного праздника.
И вдруг сквозь предрассветное утро, как орел, мягко и смело взвился в небо услаждающий слух сильный, пронзительный голос. Он прославлял могущество Аллаха и силу пророка, он наставлял верующих на путь истинный, он помогал бедным и отчаявшимся вновь обрести радость жизни. В нем звучала то благосклонность, то угроза, так что на фоне всеобщей тишины беспокойное море, казалось, задерживало свое дыхание, чтобы прислушаться к нему. Все, кто его слушал, преобразились. Глаза молодых людей, огромные и полные веры, блестели как у детей, а у стариков медленно текли слезы, тяжелые слезы по морщинистым щекам в бороды, так как в каждом из них был погребен свой собственный ушедший в забвение мир: родина, благополучие, семейное счастье. Молитва отзвучала, но еще очень долго царила священная тишина. Старики неподвижно сидели на мягких подушках, молодые, вытянувшись, стояли у стен, как того требовал наш обычай.
Наконец, в тишине раздался голос Мута-Зарифа: «Этот человек, голос которого запал нам в душу и пролился бальзамом в наши открытые сердца, был приговорен к смерти за предательство родины».
И он рассказал нам такую историю. «Пять лет тому назад мы вот также сидели вместе, чтобы отпраздновать начало байрама. И там, где сейчас сидит генерал Мохама-бек *, сидел военный министр, великий Энвер-паша >{87}, окруженный своими офицерами. Этот величественный голос и тогда произвел на всех огромное впечатление. Когда муэдзин закончил молитву, Энвер-паша с радостью в лице спросил: „Кому принадлежит этот голос, достойный святого или пророка? Почему он пребывает в этом отдаленном месте? Ведь он заслуживает, чтобы его послушал сам Халиф?“ И я ответил ему на это: „Этот человек был приговорен к смерти как предатель. Уже через два часа он будет с позором повешен перед всем народом, и уже ни Халиф, ни кто другой не услышит больше его обольстительного голоса. Мы слушаем его в последний раз“. Не раздумывая, Энвер-паша сказал: „Аллах хочет сегодня предотвратить с моей помощью огромную несправедливость. Он не мог сделать вместилищем зла того, кого он так щедро одарил. Благодаря власти, которой я облачен, я признаю этого человека невиновным и освобождаю от всякого преследования. Приведите его ко мне, чтобы я мог объявить ему лично о повороте в его судьбе“. И тут же бледного как смерть муэдзина спустили с высокого минарета. Он думал, что его ведут на смерть, и шел с отсутствующим взглядом, читая молитвы, сквозь глазеющую толпу. Когда его привели в ярко освещенный зал, и он с удивлением увидел себя перед могущественнейшим из людей, перед зятем Халифа >{88}, повелителя всех верующих >{89}, который доброжелательно обратился к нему со словами: „Живи и будь свободен! Я знаю, что твое большое сердце, которое ты только что нам раскрыл в своей молитве, не способно биться в фальшивом такте. Поезжай дальше, чтобы давать силу и воодушевлять верующих своими молитвами. Отправляйся в путь с миром, доверенный Аллаха“.
И так случилось,— закончил Мута-Зариф свой рассказ,— что нам повезло, и мы до сих пор можем слушать пение этого святого человека, которого сохранил Аллах».
Удивленно слушали мы из уст нашего гостеприимного хозяина невероятную историю. Мы поняли, чем объяснялась райская сладость и невероятная сила этого неземного голоса: он принадлежал тому, кто уже побывал в долине смерти и преодолел всякий страх.
Вот так было тогда в Самсуне. Но долго задерживаться здесь я не собирался, потому что стоять перед закрытыми воротами родины было невыносимо для меня. Глубокая печаль изнуряла. И как только Мохама почувствовал себя лучше и не нуждался больше в моей помощи, он отпустил меня, пообещав как-нибудь приехать, если я хорошо устроюсь. Меня очень тянуло на Запад, в Германию, и на этом предназначенном для меня пути я оказался сначала в Константинополе.
Здесь я остановился в тесной комнатке недорогой гостиницы. Весь мой багаж состоял из маленького пакета с бельем. На мне была черкеска с кинжалом и пистолетом на поясе. В рубашку были вшиты золотые монеты, с помощью которых я надеялся хорошо устроиться в этом мире и насладиться всеми радостями жизни. Одинокий, оторванный от своих родных и близких, изгнанный родиной, но полный надежд и свежих сил, стоял я здесь, будто заново рожденный. Меня окружал чудесный город, таинственный театр удивительных образов и событий.
Ранним утром я проснулся с острым ощущением счастья оттого, что прямо перед своими окнами, на голубом Босфоре, я увидел восход солнца и поющих в лодках гребцов. Я тут же выбежал из гостиницы и стал бродить по узким, извилистым, крутым улочкам старого города, входил в прохладные, темные мечети и погружался в море кишащих людьми базаров, где одни торговались, покупая, а другие расхваливали, продавая товар. Со всех сторон на меня обрушились пение, брань, стук и удары молота и захлестнули волны ресторанных запахов и ароматы духов. Повсюду было много женщин, и все в чадре. Но по западной моде щиколотки у них были открыты, а наверху виднелись огромные незнакомые глаза, смиренно притягивающие или пускающие острые стрелы. А на мосту Галато
