Страна моего детства - [2]

Потом мама мажет меня зеленкой, старательно дуя перед каждым прикосновением. Я совершенно не чувствую боли и отчего-то воспринимаю происходящее как игру, наблюдая, как лоб, ладошки и колени становятся зелеными. Постепенно игра захватывает настолько, что хохочу и пытаюсь подставить под ватку еще не позелененное место. Я впервые слышу слова, значение которых остается непостижимым долгие годы. Но знаменитое «до свадьбы заживет» буду слышать много-много раз, после памятного знакомства со своим двором…

Разукрашенный пятнами зеленки, которые сидящие на скамейке бабули почтительно называют «медалями», я уже снова оседлал свой трехколесный драндулет и что есть духу лечу по залитому утренним солнцем летнему двору, пытаясь нагнать потерянное время.

Бабушки смотрят мне вслед и, словно предвечные богини, пытаются наперед предугадать мою жизнь:

— Мотоциклистом будет, — важно замечает одна. — Примета такая: если малец упадет, да тут же за руль садится, то верно мотоциклистом станет!

— Мотоциклист — озорство, а не работа, — замечает другая. — Вот шофер, куда ни шло, дело серьезное, хозяйственное!

— Пусть вдоволь накатается да вырастет, — резонно замечает третья. — К работе приписывать не надо, она сама человека найдет…

Этих слов я конечно же не мог ни слышать, ни понять, ни даже запомнить… О них мне станет известно намного позднее, когда снова и на новый лад мне будут пересказывать историю моего первого катания на велосипеде…

Пройдут годы, сменятся поколения, а вместе с ними растает юность и растворится прошлое. Но и через много, много лет я буду верить, что всё еще возможно домчать до горизонтов памяти, где в теплых солнечных лучах по-прежнему существует волшебная и счастливая страна моего детства.

Костры моей памяти…

Давным-давно больше всего на свете мальчишки любили жечь костры. Выискать обломки досок, разжиться разбитыми ящиками, наконец, стащить из приготовленной на зиму поленницы пару берестяных кругляков, набить из них лучин… И пошло дело! Сложенные шалашом, пирамидой, колодцем или звездой дрова оживают, соединяются воедино, клубятся дымом, наполняясь первозданной неукротимой стихией…

Есть что-то необъяснимо завораживающее, когда твои глаза ловят первые всполохи разгорающегося пламени, когда огонь будоражит искрами небо, когда красные угли обдают жаром склонившееся перед ними лицо. В эти мгновения ощущаешь принадлежность к чему-то более важному или существенному чем то, из чего был скроен твой сегодняшний день. Потому возле костров так жарко разгорались детские мечты, так будоражили мысли о чуде, так ясно представлялось будущее…

Сколько невероятных клятв было произнесено перед костром, сколько высказано надежд и заранее, сквозь огонь, пережито ещё не наступивших лет! Среди танцующих языков пламени и сияющих раскаленных углей каждый уже чувствовал себя хозяином своей судьбы, способным, подобно свинцу, переплавить будущее и отлить его в желаемую форму. Оттого жечь костры никогда не считалось пустой забавой, шалостью или способом скоротать вечер. В стране моего детства дети летели на огни костров, как прибиваются к свету мотыльки, всем своим существом полагая, что свет — это и есть сама жизнь.

А жизнь тогда состояла из тайн и секретов, разгадать которые должен был каждый, а на деле мог только самый отчаянный и достойный. Дети играли с неподдельным рвением и азартом, проживая каждую ситуацию всерьез, словно игра была испытанием, фактом и доказательством предназначения своей жизни. Тратить время впустую, просиживать дни напролет или слоняться без дела казалось равносильным умиранию, прожиганию жизни. Каждая минута казалась тогда бесценной, и каждое достижение — смыслом существования, лестницей бытия, по которой мы карабкались изо всех сил. Каждый пытался понять и доказать самому себе, кем он является на самом деле.

Мир нашего детства был девственно первозданен и величествен, как земля до потопа. В нем всё измерялось добром или злом, всё укладывалось в полюса правды и лжи, всё относилось к вражде или дружбе, всё вмещалось в безыскусные прямолинейные слова и чувства. Хитрый змей-искуситель тогда ещё не пробрался в наш сад, а червей сомненья мы насаживали на крючки и ловили на них рыбу. Не имея представления о святости, мы жили как праведники, ничего не зная о вере, мы несли её миру, как апостолы…

Кружатся, кружатся, кружатся возле костров моего детства беззаботные чистые детские души, ещё не ведающие сомнений, не пережившие крушения надежд, не вкусившие скорби… Какими невинными кажутся теперь их представления о жизни, какими нелепыми выглядят предсказания о своем завтрашнем дне, какими трогательными представляются слова о долге, любви и чести.

Пусть правда жизни состоит в том, что мотыльки сгорают быстрее, чем гаснут искры, но смысл пребывания каждого человека на земле определяется только его верой в бренное тело или вечную душу.

Тайное и явное

Двор начинался с тайны. Нет, не так: он дышал непознанным, жил тайнами, рассыпался секретами…

Старые, растянувшиеся вдоль дома сараи представлялись сказочным городом и крепостной стеной, за которой заканчивался твой привычный, понятный, уютный мир. За ним лежал новый и неизведанный мир, отправляться в который без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Оттого старые сараи так манили к себе всех, кто еще не пошел в школу, но был уже достаточно большим, чтобы гулять во дворе самостоятельно, под пристальным присмотром родителей из окон.