Страна Лимония - [7]

При всех своих недостатках Герман обладал неоспоримым преимуществом — он виртуозно владел пером. Его отчёты о проведённых мероприятиях были лаконичны, но не лишены драматизма. Он мог сухим канцелярским языком описывать душевные терзания профилактируемых, их чистосердечные признания и возвышенные муки драматических раскаяний. Из его последнего отчёта выходило, что доцент-поляк так расчувствовался, что обещал на неделе подать заявление в партию. Конечно, молодого оперработника смущало чудовищное противоречие между реальной действительностью и её отражением в его документах, но что он мог поделать, если после очередного отчёта сам начинал верить в то, что написал.

Ещё хуже обстояли дела с агентурой. Вербовка агента — это искусство, и для того чтобы им овладеть, нужен был талант. Герман слыл общительным, мог увлечь любого собеседника. В приподнятом настроении часами разглагольствовал на самые разные темы, но попытка проявить свой дар в оперативной работе неизменно вводила его в ступор. Он с трудом подбирал аргументы, побуждающие его оппонента вступать в тайные сношения с органами безопасности. Оперработник нёс чудовищную дичь о несомненном превосходстве развитого социализма, с трудом подбирал слова, характеризующие коллективную мудрость коммунистической партии. При встречном вопросе — как согласуется эта мудрость с идиотским выражением генсека Брежнева на его фотографиях, бедный Герман путался, тушевался и очень расстраивался. Он вглядывался в парадный портрет руководителя партии в маршальской форме и пытался найти там хотя бы что-то, что могло понравиться ему в этом человеке. Маркс, Ленин и даже Сталин — нравились, вернее, он видел в их портретах явные признаки ума и воли. Брежнев, увы, напоминал ему доброго бобра, невыразительные глаза которого выдавали все признаки старческого маразма. Да, при таких идеологических отклонениях вербовочная работа превращалась для Германа в сплошную муку. Но случались и везения.

Повезло

Однажды ему поручили профилактировать студента, который пришёл на занятия по военной подготовке с нарукавной нашивкой в виде звезды Давида. Предвидя очередную «задушевную беседу», Герман решил «пропустить» нарушителя формы одежды через общественность. Был такой хитрый способ наставления на путь истинный в органах безопасности, когда с профилактируемым общается не оперработник, а подготовленный им человек из окружения объекта. Герман выбрал комсорга его студенческой группы, немца с Алтая Аркадия Гроссмана.

К встрече готовился основательно: поднял его студенческое дело, внимательно прочитал, проверил по своим и милицейским учётам, подготовил план беседы, а для себя решил: никакого слюнтяйства — чёткость, сухость и строгость. Мысленно подогнал себя под образ Штирлица и с отрешённым и суровым выражением лица пошёл на встречу. Ждать студента-комсорга долго не пришлось, уже через пять минут после того, как Герман обосновался в одном из кабинетов военно-учётного стола, в дверь вежливо постучали.

— Войдите, — властно скомандовал оперработник в сторону обшарпанной двери. На его приглашение вошёл крепкий, внешне ничем не примечательный молодой человек. Тем не менее Герман отметил редкую для студентов аккуратность в его одежде: обычный костюм, непритязательный галстук, даже обувь не первой свежести, но всё отутюжено, отглажено и вычищено до блеска.

— Вызывали? — слегка волнуясь, спросил студент.

— Да. Вы Аркадий Гроссман?

— Да, я, — немного успокаиваясь, ответил он и миролюбиво взглянул на Германа. — А вы, судя по всему, из КГБ?

— Судя по всему... Присаживайтесь, меня зовут Герман Николаевич. Вы догадываетесь, о чём может пойти речь?

— Не только догадываюсь, но даже определённо знаю!

— Вот даже как! — несколько опешил Герман, выпадая из образа Штирлица.

— Герман Николаевич, ну вам же и так всё известно, и я не намерен отпираться.

— ?

— Я уже давно хотел сообщить об этом в КГБ, только всё не решался.

— Вот и расскажите, что это за мода у студентов пошла «маген Давидами» обвешиваться.

— Причём тут Давид какой-то... Герман Николаевич, вы мне не доверяете?

— Доверяю, — совсем стушевался Герман, — но... доверие нужно заслужить, — пытаясь вновь напялить испаряющийся на глазах образ Штирлица, добавил он, облекая последние слова в интонационную сталь.

— Не знаю, с чего начать...

— Начните с начала, — почти обрадовался оперработник, — хотя бы с того, когда эта звезда Давида впервые появилась?

— Вы издеваетесь?

— Ничуть, — снова входя в роль сурового следователя, парировал Герман.

— Тогда причём тут звезда? И кто такой этот Давид?

Герман начал подозревать, что и он, и студент держат в уме совершенно разные сюжеты.

— Ну, вы достаточно проницательный человек, Аркадий. Я же просто хотел зайти издалека, станцевать, что называется, «от печки», от вашего однокурсника Слонима...

— А, это вы про нашего Илью, что израильскую звезду себе нашил... А я-то думал! И что, она звездой Давида называется? Не знал, ей-богу, не знал! — Аркадий перевёл дух и даже рассмеялся. — Да, действительно, «от печки» начали. Если КГБ даже такие пустяки известны, то от вас вряд ли что можно скрыть. Герман Николаевич, скажите, а вы действительно про меня всё знаете?