Страна клыков и когтей - [92]

Мне очевидно, что эта новость в особенности радует Остина Тротту. Возможно, он хочет спать с ней. Но, если мне будет позволено выдвинуть догадку, думаю, дело в ином: мне кажется, Тротта более других сознает, что поле битвы, ведущейся на двадцатом этаже, изменилось, и что перемены связаны с этой его сотрудницей и, откровенно говоря, с вами. Вы не прояснили мне суть ваших отношений с Эвангелиной Харкер у вас на родине. Заметив вашу неловкость, я удерживался от искушения задать уйму вопросов. Но если и настанет время открыть правду, то оно уже пришло, ведь, зная, я сумею помочь.

Сгорбившись в своем углу, повернувшись спиной, чтобы его слова не были слышны, Тротта подолгу висит на телефоне. Интересно, с кем он разговаривает? С ней? Что она ему рассказывает? Вы совершенно уверены, что ваша с ней встреча в Румынии не состоялась? Вы так гениально ее сымитировали, чтобы войти ко мне в доверие, что я просто не могу не усомниться. Но если нет, то расскажите еще раз, как вы получили доступ к паролю ее почтового ящика. И крайне важно установить (на тот крайне маловероятный случай, если она вас увидит) сможет ли она доподлинно вас опознать. И если да, то что придет ей в голову? Далее, слышала ли она ваш голос? Является ли она хотя бы в малом одной из нас? Я не хочу выглядеть националистом или расистом, не хочу никого исключать, но, если бы я знал, что она слышала ваш голос, мне стало бы спокойнее. Ничто не должно помешать нашему предприятию на последнем этапе.

Стимсон

Стимсон, имея уши — не слышишь. Имея глаза — не видишь. Как заставить тебя понять? Ты забрасываешь меня сотнями вопросов по пустякам. Ты ведешь гроссбух ерунды и каждый день меня донимаешь ею. Говоря о моей песне, постигаешь ли ты ее? Понимаешь, кто поет? Понимаешь, кого я слушаю? Попытаюсь объяснить тебе словно ребенку, только-только начинающему осознавать, что у него есть покойные предки. Ведь это первый ответ на вопрос: я слушаю твоих предков. Тебе известно, кто они? Перечислить нескольких, лишь немногих, чтобы ты узнал их лица, когда они придут к тебе из сумрака? Знаешь про римский город Фессалоники? В четвертом веке нашей эры император Феодосий приказал перебить на ипподроме семь тысяч горожан, велел порубить их на куски ножами и топорами. Восемьсот лет спустя сицилийские наемники убили столько же горожан, а еще девятьсот лет спустя немецкие захватчики стерли с лица земли семь раз по семь — 49 тысяч евреев, порабощенных, экспортированных, убитых. Они снесли огромное еврейское кладбище и заставили живых вымаливать, чтобы им отдали трупы родных. И в свое время я говорил со всеми ими. Понимаешь? Видишь? Разве этого мало? Известно тебе, что Панамский канал — это единая могила, поглотившая десятки тысяч ямайцев, привезенных за один день на трех поездах смерти из своих лачуг на кладбище под названием Манки-хилл, двадцать из каждой сотни рабочих, каждый третий солдат из тех, кто копал ямы, создавали себе собственный последний приют. Тебе известны их имена? Ты видел их лица? Слышал их истории? Я через это прошел, и ты тоже пройдешь. Они приближаются. Я храню их в сердце. Я пью и потому слышу. Знаешь про восемь миллионов убитых в Конго, про миллион погибших в результате геноцида армян? За последнее столетие, мой мальчик, сто восемьдесят семь миллионов пали от руки человека, больше чем за все прошлые столетия убийств, десятая часть населения планеты. Для тебя это, возможно, умопомрачительное число. Для меня — нечто большее. Я знаю их имена и их лица. Я унаследовал дар. Один за другим, бесконечной процессией они приходят ко мне, и их горе не знает конца. Их горе омывает меня, и я должен слушать. И вскоре ты тоже их услышишь. Ты и другие, весь род человеческий понесет со мной это тягостное бремя.

Если понимание тебе недоступно, позволь, как и ты, говорить начистоту. В последний раз должен просить тебя не задавать вопросов об этой женщине. Если Эвангелина Харкер вернется и станет чинить нам препятствия, эта проблема будет улажена, как другие до нее. А пока у тебя лишь одна задача и ты знаешь, в чем она заключается. Ты устроил мне встречу с фон Тротта?

Господин, нет, пока нет.

Это неприемлемо.

Господин, я стараюсь.

Стимсон, пойми же наконец, насколько для меня бессмысленна эта фраза. «Я стараюсь». Мне нет дела до того, что ты стараешься. Старания ничего не стоят. Нам требуется фон Тротта. Остальные в этой своре профессиональных бездельников слепы и глухи, и понимание придет к ним слишком поздно. Лишь этот старик как будто угадал что-то о происходящем, и это сильно его встревожило. Но уверен, если мы поговорим, его омраченный ум найдет успокоение. Как только он услышит, что слышал ты, как только узнает истину о голосах у него в голове, о видениях у него перед глазами, то сможет привести остальных. Он станет рупором. За исключением редких ситуаций, мой голос лучшее орудие, чтобы заставить оппонента изменить свое мнение. И именно фон Тротта, мудрый старый еврей, дитя мудрых старых евреев услышит и поддастся. И я в точности знаю, как завести с ним разговор. Однако именно тебе предстоит подготовить его, заронить в нем мысль о таком разговоре. Я этого не могу.