Страна Изобилия - [20]

— Я не танцую? — Роджер Тейлор сделал вид, что возмущен. Он прищелкнул языком. — Какое оскорбление, мадам. Я прекрасный танцор. Просто сегодня не моя очередь.

— Я уверена, что вы танцуете замечательно, — сказала женщина с каким-то материнским желанием подзадорить его.

— По вашим словам выходит, что в Америке все так хорошо, — очертя голову встряла в разговор Галина. — Выходит, будто ваша страна — сплошной сад, где розы цветут. Но ведь это же совсем не так! Ведь в Америке… ведь у вас есть ужасные социальные проблемы. Вот, например, вот расовая дискриминация — это же огромное, ужасное зло, вы наверняка это и сами прекрасно знаете!

На секунду стало заметно, как устал Роджер Тейлор, и она внезапно догадалась, что он привык давать себе передышку на то недолгое время, пока его экскурсанты смотрят показ мод. Однако он спрятал утомление за очередной улыбкой и ответил:

— Если у кого-то от моих слов сложилось впечатление, что жизнь в Америке идеальная, то прошу прощения. Конечно, это не так. У нас, как и в любой стране, есть свои проблемы, мы унаследовали немало сложных проблем прошлого; и, как вы говорите, одной из самых больших наших проблем является сосуществование граждан с темным и белым цветом кожи. Мы, знаете, целую гражданскую войну вели, чтобы покончить с рабством, в то самое время, когда ваш царь Александр выступал за отмену крепостного права. Но мы, знаете, движемся вперед. Как общество мы достигли немалого прогресса, и ситуация продолжает улучшаться…

Так гладко, все равно гладко. Что же ей сказать, чтобы произвести впечатление посильнее?

— А самое главное, — говорил он, — мы уверены в том, что в нашей американской системе ценностей содержится ключ к разрешению этих проблем, что позволит нам победить предрассудки и несправедливость, где бы они ни таились. Мы верим…

— Почему вы все время говорите “мы”? — перебила она. — ¦ Почему вы все время говорите так, как будто сами входите в их число?

— Простите, не понял, — с этими словами он в первый раз за все время взглянул на нее с настоящей неприязнью.

В этом взгляде читалось и обвинение, словно он желал сказать: “Эта игра ведется по своим правилам, вы что, этого не знали, вы что, этого не заметили?”

Но она уже не могла остановиться. Ее слова звучали ужасно, но по-другому, без перехода на личности, у нее не получалось. Как еще было увязать те стандартные аргументы по части американского расизма, которые им велели использовать, с колющей глаза правдой — цветом кожи Роджера Тейлора? Она продолжала напирать:

— Я хочу сказать, вот вы все говорите: “мы, американцы”, “мы то”, “мы се”. Но ведь белые американцы вас за равного не считают! Вы родом из Вирджинии, а Вирджиния — это, по- моему, на юге Соединенных Штатов. Да они вам даже не позволят пить из одного фонтанчика с ними!

Теперь выражение его лица сделалось непроницаемым. Он сжал челюсти, и с обеих сторон рта появилось по складке. Он легонько поводил головой туда-сюда, как человек, пытающийся найти дорогу вперед без препятствий. Остальные члены группы начали оборачиваться, прислушиваться. Они смотрели на нее. По тому, как они дергали плечами, видно было, что их это раздражает: то ли ее неприятные слова в адрес симпатичного мистера Тейлора, то ли упорное желание долдонить о политике как раз тогда, когда у них появилась единственная возможность посмотреть показ мод. Она попыталась выдвинуть новый аргумент:

— Я поднимаю этот вопрос, потому что у нас в Советском Союзе все национальности…

— Верно, — перебил он. — То, что вы говорите, верно. В настоящий момент. Однако это местные законы; они могут измениться; если хотите знать мое мнение, они обязательно изменятся. Но Декларация независимости не изменится, а знаете, что там сказано? Там сказано: “Все люди созданы равными”.

Ей было отчасти приятно, что он утратил свое непринужденное самообладание, что теперь он подбирает слова медленно и с трудом, что ей удается дать сдачи этому миру, который вздумал дразнить ее своими пластмассовыми стаканчиками. С другой стороны, ей хотелось сказать: “Извините, извините”, — она понимала, что это прилюдное унижение, в которое она втянула их обоих, для него означает нечто другое, нечто такое, о чем она может лишь смутно догадываться. Но, для церемоний было уже слишком поздно.

— Не вижу, какой прок от того, что эти слова написаны на бумаге. По сути… по сути, ведь эти слова — ложь, ведь то, что происходит на деле, им противоречит. Вот, посмотрите, — она указала на сцену, — еще одна ложь.

Гиды перестали танцевать и теперь разыгрывали свадебную сценку под звуки медленной органной музыки. Среди тех, кто изображал гостей на свадьбе, двое, мужчина и женщина, тоже были неграми.

— Изображаете нам тут, как черные и белые ведут себя подружески, а сами же в своих газетах против выступаете, расписываете, как это будет возмутительно, если негры начнут ходить на свадьбы вместе с белыми.

— Несколько сенаторов действительно возражали. Как видите, они проиграли спор, и свадебную сценку в представлении оставили.

— В представлении-то да, а в настоящей жизни что? Может такое на самом деле произойти? Что-то не верится.