Страна Эмиграция - [55]

Менялись религии — был он в начале африканской жизни ортодоксальным иудеем, ходил регулярно в синагогу и не только для того, чтобы приобрести нужные знакомства. В те времена он соблюдал пост на Йом Кипур, всю ночь проводил в молящейся компании, утверждал, что-то ему там открывается. Потом поостыл, по пятницам стал чаще проводить время с друзьями африканерами. Именно тогда, наверное, он всерьез пристрастился к дахе, стал курить постоянно и тоже открывать в себе что-то, стимулировать мышление, ускорять его, как он сам утверждал.

— После одной сигареты я понимаю об этом мире больше, чем другие за неделю размышлений. — Утверждал он.

Потом было короткое увлечение сайентологией, он приносил домой толстенные тома и опять ждал откровений. Он жил в китайском храме, медитировал, но свет не приходил, приходило очередное разочарование и цикл замыкался — он на какое-то время возвращался в синагогу, вспоминал о своём еврейском происхождении. По-моему были этапы протестантской или англиканской церкви, Rhema, хотя может быть я что-то путаю.

Менялись работы. Это были солидные фирмы, крупные банки, высокие должности. Были поездки за границу и государственные контракты. Но Ариэлю довольно быстро все там начинало не нравиться, к тому же коллеги оказывались тупыми профанами или беспринципными карьеристами, начальство… ну кто любит начальников? Начинались поиски нового места.

Менялись женщины — одно время он даже увлекся чернокожими красавицами и содержал танцовщицу из ночного клуба «Калигула».

Не менялось только одно — постоянная внутренняя неудовлетворённость и попытки растормошить спящие эмоции.

Начали меняться наркотики. Сам Ариэль утверждал, что если «даха» расширяет его мышление, то LSD помогает заглянуть внутрь самого себя. Потом он стал приходить к нам с покрасневшим, шмыгающим носом, в странном, возбужденном состоянии — нам казалось, что это начался кокаин, хотя он сам это отрицал. С ним стало трудно общаться. Были ли виной наркотики или они просто спустили курок таившейся душевной болезни, но характер Ариэля сильно изменился, нет, скорее гротескно заострился. То, что казалось в нем интересным, например попытки разобраться в самом себе, превратилось в вязкое, зацикленное самокопание. Ирония — в злобу, наблюдательнось — в издевательства, простительная в его возрасте категоричность суждений — в безапелеционность.

Так же, как трезвому скучно с пьяным, нам стало скучно с Ариэлем и, мне кажется он это чувствовал. Однажды, когда мы не разрешили ему выкурить очередную порцию «ганжи» у нас в доме, он наскоро попрощавшись исчез, и больше уже никогда у нас не появлялся. Первое время до нас доходили новости о нем — то наши дети встречали его в молодежном клубе (что это было — попытки задержать молодость, взвинтить себя?), то кто-то встретил его полного новых планов, утверждавшего, что он теперь в бизнесе и открыл собственную компьютерную компанию, но потом и эти небогатые новости иссякли — его прежние знакомые тоже ничего о нем не слышали и иногда звонили нам, пытались узнать, что с Ариэлем, где он…

А и правда, где он сейчас — мальчик Бананан?

Может быть и вправду, как поется в АССЕ «он уехал далеко-далеко…», а может быть… Не хочется даже думать об этом, потому что в памяти остался тот Ариэль, Ариэль встретивший нас в «Aintree Flats», Ариэль с которым мы беседовали у горящего брая под звездным небом Барбертона, любовались закатом на вершине Northcliff'a.

Нет, не прощай! До свидания, мальчик Бананан, до свидания Ариэль.

Глава 21 Кому у нас жить хорошо?

Читал я в детстве «Кому на Руси жить хорошо?» и недоумевал: чего рассуждать, чего спорить, ответ-то очевиден — всем!! Потому что жить вообще хорошо, тем более в такой прекрасной стране, как Россия.

Позже, когда пришло знание, что далеко не всем «живется весело, вольготно…», моё понимание этого некрасовского вопроса изменилось, а сам вопрос приобрел неизбежно иронический характер, но сам вопрос оставался.

Потом и вопрос стал казаться слишком простым и ответ — совершенно ясным, да и сам автор малоинтересным.

Новую жизнь этот вопрос несколько неожиданно получил в эмиграции, возродился, приобрёл совсем новое звучание и вдруг стал совсем, совсем непростым.

Итак, поговорим о счастливчиках и неудачниках, об улыбках и гримасах Фортуны, короче говоря кому из эмигрантов у нас жить хорошо и почему.

Всё ясно пожалуй с теми, кому хорошо было бы везде, кто приехал сюда, подальше от московских холмов или берегов Невы, с хорошими и легко конвертируемыми деньгами. И у таких людей могли возникать проблемы — деньги не бесконечны, но как правило, если они не швыряли деньги налево и направо и не вкладывали их в сомнительные предприятия, то поздно или рано находили уютную экологическую нишу, уютно вкладывали свои капиталы и практически исчезали из поля зрения любопытствующих эмигрантских кругов (к чему, как я думаю, они и стремились, предполагая их российское прошлое).

Наверное не стоит пытаться ввести в рассмотрение не слишком многочисленную группу тех, кто оказался в нужном месте и в нужное время. Кто-то приехал в Южную Африку по контракту, кто-то точно попал в десятку будучи шахтным специалистом или алмазным экспертом. Им не всегда было легко, приходилось преодолевать языковые трудности или высокомерие африканеров, а в более близкие к нам времена чёрную некомпетентнось, но они выживали, обзаводились домами и Мерседесами, иногда навещали оставленную родину, где с удовольствием катались на лыжах или санках, ели икру, привозили русские фильмы и книги, но возвращаться в Россию не спешили.