Страна Эмиграция - [2]

Еще один Миша и тоже из Орехова — мой самый старый друг с которым мы пережили сотни ссор и примирений, мой добрый и злой гений — Миша-Майкл Веалис, который тоже остался в той далекой и нереальной Москве и который каждый раз, когда я приезжаю в Москву, первым приходит ко мне.

Наши дети — еще совсем маленькие тогда — настоящие эмигрантские дети, перенесшие две эмиграции и ставшие южноафриканскими быстрее, чем мы с женой научились сносно говорить на английском.

Или все это началось, когда, подхваченные всеобщим чемоданным настроением и сквозняком из приоткрытых дверей железного занавеса перестроечного периода, мы забрасывали документы на выезд в американское посольство и передавали записки с нашими именами кому-то из длинной очереди отъезжающих в Израиль у ворот посольства Голландии.

Незабываемые хождения по инстанциям и ОВИРам, очереди в которых все знали или узнавали всё друг о друге. Препятствия были преодолимы, все начальники стали совершенно нестрашными, иногда противными и какими-то нелепыми. А это легкое ощущение собственного превосходства и снисходительной жалости к тем, кто остаётся. — ощущение принадлежности к особой касте, обществу эмигрантов.

Помню, когда в самый последний момент Советское тогда еще правительство разрешило отъезд в Израиль по русскому паспорту, это было воспринято мной, как очень неприятный сюрприз и с негодованием отвергнуто (как позже выяснилось — на благо), так как разрушало чудесный имидж изгнанника. Кроме того, весь процесс оформления документов нужно было начинать сначала, о чём было страшно даже подумать.

Выставки устраиваемые Хиасом или какими то другими еврейскими организациями и фондами — эти в общем-то бедненькие и по-совдеповски пропагандистские мероприятия воспринимались тогда как глоток свободы, как обещание — скоро мы всё это увидим сами.

Я учил иврит, моя более практичная и разумная жена — учила английский и получала водительские права, как оказалось с далеким прицелом.

Нас предостерегали — «Ребята — говорил нам только что вернувшийся из поездки в Израиль знакомый художник — В Израиле должны жить только те, кто ощущает себя на 200 % евреем» — я не был, но ощущал себя евреем на 300 %, моя умненькая жена еврейка — процентов на 10.

Наши дети по своему готовились к эмиграции — они ходили в театрально-культурный центр «Шалом», по вечерам я встречал их и мы шли домой по пустынной и какой-то мертвой улице от метро, они что-то взахлеб рассказывали — делились своими маленькими радостями и огорчениями. Это было странное время развала и беспредела, когда мы для укрепления намерений посещали торговый центр «Черёмушки», где в обувной секции сидели обалдевшие и потерявшие ориентиры в ломающемся мире продавщицы, а единственным украшением прилавков служили огромные резиновые сапоги.

В пустых магазинах дрались из-за батона колбасы. Ленинград, куда мы поехали, чтобы сохранить его в нашей, а главное в детской памяти, выглядел, как блокадный город — пустынный, темный и почему-то пыльный. Стоит закрыть глаза и в памяти встает серое утро и мрачная молчаливая очередь в закрытый еще магазин, где может быть что-то можно будет купить. Нам было смешно — мы верили, что нас ждали магазины заваленные товарами и 200 сортов колбасы на прилавке.

И все же началось это значительно раньше.

В «ГОРОДКЕ» я уже писал, когда и как сломался мой абсолютный патриотизм. Не могу так же точно датировать период, когда в мою голову впервые пришла мысль уехать, сбежать, короче изменить Родине, сейчас могу высказать только одну эротическо-еретическую мысль: измена предполагает интимно-тесные отношения и как минимум любовь, любовь к великой и могучей стране Советов с моей стороны была, во-всяком случае вначале, в детском возрасте, но мне кажется, что была она абсолютно безответная. А без любви не может быть измены, развод — это не измена. С изуверством собственницы Россия не хотела отдавать меня счастливой сопернице — загранице — без крови (моей разумеется). «Сам не ам и вам не дам!» — вот вам и вся любовь.

Так вот, помню только, что идея измены овладела мной в нежном подростковом возрасте, во всяком случае до августа 1961. Что связано именно с этой датой? — Строительство Берлинской стены.

Я мечтал, что в один прекрасный день, став взрослым, я поеду в туристическую поездку в ГДР. Оказавшись в Берлине, сяду в метро, перееду в Западный сектор (это было возможно только до строительных работ-61), а дальше — все будет так, как описывали советские газеты путь изменников и предателей: политическое убежище, работа на радиостанции «Свобода» или «Голос Америки», клевета на оставленную страну Советов, «… деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин..» и, конечно, ностальгия, тоска по Родине. Для меня ностальгия была совершенно необходимым элементом эмиграции и представить себя НЕ проливающим скупые мужские слезы в ресторане «Кавказ», когда хор выводит «Калинку» или «Подмосковные вечера», я просто не мог.

Конечно важную роль сыграли рассказы бабушки и дедушки о парижских эмигрантах. После войны они шесть лет прожили в Париже, где дедушка был комендантом советского посольства. Вот один из их рассказов, как он мне запомнился.