Страхи из новой коллекции - [16]

Мы вышли из зарослей и сели посреди поляны на камнях, прогреваемых утренним солнышком.

— Упитанная птица попалась, — одобрил я. — На целый день наедимся.

— Что бы ты без меня делал. — Женька дружески похлопал меня по плечу. — Не зря я ездил с дядей на охоту, он многому меня научил.

На моем плече остались перья. Я их сбросил.

Мы усердно ощипывали еще теплую птицу, все вокруг было усыпано перьями. Выпотрошив птицу, прополоскали ее в ручье, срубили ветку, оторвали от нее маленькие веточки с листьями и насадили на «шампур» тушку. Скоро будет готов завтрак.

Я, честно говоря, уже начинал привыкать к первобытным образу жизни и мировоззрению: убьешь животное — наешься и выживешь, пройдешь мимо и пожалеешь его — умрешь сам.

Я развел костер, Женя поставил с обеих сторон две рогатины и положил на них ветку с птицей. От птицы (да и от нас) неприятно пахло, но мы знали, что через полчасика она станет источать совсем другой — манящий и возбуждающий аппетит аромат. Главное, чтобы на запах не пришли они со всей округи. Хотя днем опасаться было нечего, они спрятались глубоко под землей.

— Мы как будто в походе, — произнес Женька, почесав нос. Он сидел напротив меня и смотрел на поджаривающегося фазана. Тушка начинала покрываться золотистой корочкой, редкие остатки перьев уже давно обгорели, и пахло от нее совсем не так, как пахло во время потрошения.

— Уж лучше бы не было этого похода, — ответил я, накрывая голову виноградным листом. — Я забыл, когда последний раз мылся и менял белье.

— Мылся вчера, — пропыхтел Женя, поворачивая фазана другим боком и жмуря глаза от жара, исходящего от костра, — в ручье.

— Ручей — это не то… — задумчиво сказал я, бросая в рот ежевику. — Ванну хочется. С пеной с апельсиновым запахом… А не холодный ручей.

Женька заливисто рассмеялся, обнажив два ряда ровных белых зубов.

— Ванну! — пуще прежнего рассмеялся он. — Сейчас не до ванны! Речка или ручей — предел всех нынешних благ! Все, фазан готов! Налетаем!

Меня не пришлось долго упрашивать, в мгновение ока фазан был снят с палки и разорван на части. Мы даже не стали дожидаться, когда он хоть немного остынет. Подули на исходящее паром мясо и, обжигаясь, начали его есть.

Еда на природе — это здорово. Свежий чистый воздух, деревья, речка — все это возбуждает немалый аппетит. Но в этой прелести есть одно маленькое «но» — можно приехать на природу, отдохнуть, потом быстренько собраться и уехать домой смотреть футбольный матч, а когда скитаешься по лесу уже неизвестно сколько дней, романтика куда-то улетучивается и надоедает. Она начинает раздражать.

Покончив с фазаном, мы побросали кости в кусты, а перья и внутренности закопали.

После завтрака нас стало клонить в сон, особенно меня, я же не спал всю ночь. Женька хоть как-то мог бороться со сном, а я буквально засыпал. И не только из-за бессонной ночи, а еще из-за стресса. Во время и после стресса человека может или клонить в сон, или не клонить. Во сне организм восстанавливается. Тем людям, кого в сон не клонит, — хуже. На организм нагрузки больше… Откуда я это знаю? Не забывайте, я же часто встречался с психологами и много всего психологического нахватался. Кстати говоря, после школы я хотел идти учиться на психологический факультет.

— Не спи. — В мои мысли врезался голос Женьки. — Пора в путь.

— Можно я часочек вздремну? — взмолился я, устраиваясь в пещере на вереске.

— Нет! — воскликнул мой товарищ по несчастью. — Ты же сам прекрасно знаешь, что часика тебе не хватит. Все, вставай! Ночью отоспишься! Тем более, сегодня моя очередь дежурить… — добавил он.

— Надеюсь, что за день мы отойдем далеко от этих мест. — Я громко зевнул, потирая глаза. Веки болели и сами собой закрывались, а в голове была какая-то путаница. — Уже вчера их было меньше. Помнишь позавчерашнюю ночь?

— Помню, — вздрогнул Женька, — тогда я испытал реальный страх, я даже видел смерть…

— Ну, про смерть ты хватил лишку, но за ногу они тебя цапнули как следует.

— Я тебе правду говорю: я видел смерть, — заверил меня Женя, задрав одну штанину. Пять глубоких царапин тянулись от колена до ступни, они уже начали заживать, но все равно было видно, что при малейшем раздражении раны могли открыться. Местами из ран сочилась какая-то прозрачная жидкость, кое-где раны покрывались корочкой.

— И какая она была, смерть? — скептически осведомился я.

— Высокая, в черном балахоне. Лица я не видел. Когда меня схватила за ногу эта пакость, я стал ее бить палками, корягами, дубинами, топором… Это существо отцепилось от меня, но до этого разодрало мне ногу, — парень кивнул на икру. — Ну так вот, когда оно от меня отцепилось, я увидел эту высокую фигуру. Моргнул, а ее уже не было.

— Тебе показалось, — уверенно заявил я. — Ладно, или давай собирать вещи, или я вздремну…

— Вещи, вещи! Спать не надо!

«Собирать вещи» — громко сказано, потому что вещей как таковых не было. Мы привязали к ремням по каменному топорику, палке-копалке, самодельному ножу, вышли из пещеры и отправились в путь.

На одном месте больше одной ночи мы не задерживались, потому что это было опасно: они могли понять, что мы никуда не собираемся уходить, и собрались бы в стаю, от которой мы не отбились бы… А покуда мы шли, твари не скапливались в стаи, и нам вполне по силам было с ними сразиться. Есть же разница — тридцать их или триста? То-то же. При трехстах никакие топор и факел не помогут.