Страхи - [14]

Против бывшего дома генерал-губернатора свалили каменную статую генерала Скобелева и воздвигли обелиск из цемента с трибуной для оратора. Обелиск еще сырой. На балконах губернаторского дворца развеваются красные флаги, на всех подоконниках висят неизвестные геральдике эмблемы республики: охваченный серпом пучок колосьев на круглых, окрашенных охрой, карминно-красных и белых щитах.

Деревянный забор незаконченного дома неподалеку дает дощатую поверхность, тянущуюся до соседней улицы. Кандинский открыл ее со своими школьниками, они овладели ею. Художники извели целые чаны красок, они действовали кистью и метлой с безудержным размахом. Они рисовали стройных юношей, марширующие толпы, вращающиеся колеса, жерла пушек, призматически вырывающиеся один из другого снопы света, а над черным железным чудовищем со сверкающими глазами-фонарями надпись: «Революция - паровоз истории».

На углу широкой и короткой торговой улицы - Охотного ряда - и Большой Дмитровки стоит украшенное колоннами бывшее Благородное собрание. Оно красно, как мясная лавка, от красных флагов, розеток и транспарантов. Вечером стеклянный купол этого здания горит огненно-красным светом, и ряды колонн кроваво сияют от бесчисленных пылающих ламп. Старые ларьки этой улицы тоже выдержаны в общем тоне: их раскрасили рисунками игральных карт, волнистыми лентами, японскими кубиками, букетами тюльпанов - белыми и желтыми, зелеными и красными, как киноварь, темно-синими, голубыми и лиловыми узорами, так что выглядят они, как выставка работ детского художественного класса. Даже старые скромные фасады мелкобуржуазных домов с их покинутыми рыбными лавками тоже должны были подчиниться этой деспотии красок; они испещрены желтыми полосами, как почтовые кареты, красно-бурыми, черными и зелеными. Низкие домишки и ворота украшены еловыми ветвями. Только узкая трехэтажная белая церковь стоит неукрашенной на краю мостовой.

Седьмого ноября, в день бракосочетания идеи и хаоса, массы идут на историческую Красную площадь перед Кремлем. Они приходят сюда в строгом порядке из всех частей города. Они приходят с багряно-красными кумачовыми полотнищами, на которых белыми буквами выведены приветствия революции, с расшитыми знаменами из темно-красного бархата, с деревянными щитами и бумажными эмблемами. Среди марширующих колонн движутся грузовые платформы; лошадей, в них запряженных, ведут комические фигуры, которые, подобно представителям еще не забытой эпохи, одеты в настоящие генеральские мундиры, в зеленые шитые золотом фраки дипломатов и белые брюки. На этих платформах стоят женщины в старинных национальных костюмах из московских музеев или солдаты с ружьями наизготовку.

По улицам движутся группы женщин, фабричные рабочие, а среди них войсковые части в серых шинелях, в папахах и со сверкающими штыками. Броневики, высокие и узкие, разнообразнейшей конструкции, окрашенные в защитный цвет, фиолетовые пулеметы… Массы с пением движутся вперед. В уши врываются звуки «Интернационала», который непрерывно играют оркестры. Точно шум океана, нарастает веселый говор десятков тысяч людей, сливающихся и вырастающих в сотни тысяч. Бурлящая, кипящая, движущаяся масса, над которой вдруг, шумя моторами, появляются аэропланы; они спускаются совсем низко и снова взлетают в голубую лазурь. На самолетах видны выпрямившиеся фигуры людей, на землю, точно снежинки, падают белые листки. Тысячи рук тянутся вверх, ловя эти листки, но ветер уносит их, они снова взлетают, прежде чем их изомнут и изорвут в толпе.

Сомкнутым строем идут матросы в черных мундирах; на их фуражках выведены золотом названия кораблей. Идут войска Чрезвычайной Комиссии. Они одеты в новые парадные костюмы из черной блестящей кожи. Их сопровождают автомобили, превращенные в лодки; в них сидят музыканты.

Между башнями у кремлевских стен стоят толпы зрителей; они устроились на лесах, которые окружают поврежденную во время обстрела Кремля церковь и испещренное пулями здание судебной палаты. У самой стены - небольшой поросший травой холмик, окруженный колючей проволокой: это братская могила жертв революции, погибших год тому назад. В траве лежат венки. Скамья, задрапированная красной тканью, служит трибуной для ораторов. Отсюда сильный и твердый голос разносится над движущейся массой, полной звуков отдаленного пения.

В эти ночи театры бесплатны. В них показывают инсценировки мятежных стихов Верхарна. В простых костюмах из мешковины, наспех разрисованных так, что они создают некоторое подобие исторических костюмов, представляют сцены из французской революции. Под звуки Шопена и венских вальсов танцовщицы-босоножки, появляясь между стоящими в кадках пальмами, демонстрируют свою славянскую грацию перед партером, заполненным мужчинами, одетыми по-пролетарски - в шерстяные рубашки и кожаные куртки.

Тихое возвращение домой в глубокой ночи по тихим улицам через парк, где стаи ворон, громко каркая, перелетают с дерева на дерево.

Друг мой, в смущении и сомнении ты ищешь Робеспьера под черными русскими деревьями. Что случилось? Враги революции живы еще. Чьи-то невидимые руки сбросили его с пьедестала, где он стоял уже три дня, и разбили на мелкие кусочки. Ты идешь, будто собирая в своем сердце на этом ночном пути стрелы бытия. Быть может, начинается первый великий карнавал истории, может быть - последний. Ликование гибели, смертная пляска красоты, анархическое рождение нового бытия. Смерть старого волнует тебя, вызывая мрачную скорбь и огромные надежды. Над тенями сказочного прошлого - оргия взбесившегося искусства, сказочный триумф анилиновых красок. Но жизнь, непонятная на каждом шагу, снова течет по какому-то установившемуся руслу. Ненавистный век наживы в самом деле убит, прежнее трусливое филистерство, прежняя всезнающая буржуазия разбита своими вчерашними рабочими. Дико и призрачно возникают величайшие проекты, в бесконечное ничто врастают невидимые башни раскрепощенной, идеальной воли. Народ еще колеблется, он бежит, чтобы прокричать о своей воле, в церковь и вырывается оттуда, не докончив молитвы, и бежит за красными знаменами. Из гудящих автомобилей воздеваются руки к небу: и старый Бог, сидящий там, наверху, стал большевиком!