Страх падения - [51]

— Ну… нет. Я имею в виду, ты же знаешь, что я люблю тебя, но если честно — нет. Не так.

— Значит, ты не хочешь спать со мной.

На его лице промелькнуло настоящее замешательство.

— Я не понимаю.

Я знала, что в прошлом Доминика произошло что-то грязное и отвратительное, а сейчас окончательно в этом убедилась. Я бы никогда не оставила его. Он, остроумный и сообразительный мужчина, в эмоциональном плане был младенцем. Мой друг, действительно, не имел ни малейшего понятия о том, что секс и любовь — это две абсолютно разные вещи.

В тот день он, расслабившись после нескольких бутылок вина, не выдержал и рассказал, что с ним произошло. Я плакала за него. Рыдания практически выворачивали меня наизнанку, я едва могла дышать, мутило от абсолютного отвращения к рассказанному. Мой красивый, мой дорогой друг заслуживал каждую из тех, пролитых в мучении, слезинок.

— Я не понимаю, Кам, — восклицал он, уткнувшись лицом мне в шею, в то время как я крепко его обнимала. — Он был моим дядей, и он говорил, что любит меня. Он говорил, что если я его люблю, то должен это доказать. Говорил, чтобы я был хорошим мальчиком и показал, насколько я его люблю. Он пригласил своих друзей и... и... твою мать! Когда он позволил своим друзьям насиловать меня снова и снова, он говорил, что это потому, что он любит меня так сильно, что должен был поделиться мной с кем-то еще. Он должен был разделить свою любовь, позволив им меня трахать!

Он рассказывал мне, как это продолжалось в течение нескольких лет и не прекращалось до тех пор, пока Доминик не был госпитализирован из-за тяжелого повреждения прямой кишки. Дядя был его опекуном с тех пор, как родители Дома погибли в автокатастрофе, когда он был еще совсем малышом. Полиция провела расследование и арестовала всех тех больных педофилов, в том числе и его дядю — единственного члена семьи, которого Дом когда-либо знал.

После того, как Доминик поправился, его отправили жить к родственнице в Северную Каролину. Тогда ему было четырнадцать. Родственницей оказалась двоюродная сестра, но мальчик был для нее чужим, и она приняла его только из чувства долга. Она никогда не помогала ему исцелиться от эмоциональной травмы и особо не заботилась о том, чтобы как-то с этим помочь. Поэтому Дом справлялся с последствиями насилия единственным способом, который знал — сексом. Он спал с каждой девушкой, отчаянно пытаясь доказать себе, что он традиционной сексуальной ориентации и ненавидит все, что сотворил с ним дядя. Но он не мог отрицать, что все еще его любит. Дядя был единственным родителем, которого Дом когда-либо знал. Противоречивые чувства, плохое обращение. Он думал, что познал все грани человеческих отношений, как нормальных, так и уродливых.

Мужчина, лежащий сейчас рядом со мной, был в растерянности и в яростном возмущении до сих пор, но он начал исцеляться. Он знал, что интимная близость не заменит любовь, но все равно, так или иначе, искал ее. Он нуждался в постоянном подтверждении, в физическом напоминании о том, что он — мужчина, что никакие извращения не смогли лишить его мужественности. Мне было по-прежнему очень больно за него. И я была горда тем, что люблю его. Он как никто другой, заслуживал быть любимым.

— Кам? — позвал он, щипая меня за бедро и прерывая мои болезненные воспоминания. — Ты не хочешь мне рассказать, почему пропустила встречу с доктором Коул?

Я покачала головой и продолжила складывать оригами обратно в стеклянную банку.

— Потому что я не собираюсь возвращаться. Это не помогает. К тому же, она думает, что я веду себя иррационально.

Дом раздраженно выдохнул:

— Ты должна с кем-то об этом разговаривать, Кам. Я серьезно.

— Я говорю с тобой.

Я встала, поставив банку на место, на подоконник, а потом взяла свою гитару. Мне нужно было отвлечься.

— Ерунда. Это не разговор. Боюсь, когда ты, наконец, захочешь со мной поговорить, меня не окажется рядом. Пожалуйста, Кам, дай доктору Коул еще один шанс.

— Проклятье, почему она звонит тебе по поводу меня? Ты не мой папочка. И разве это не является своего рода разглашением тайны пациента?

— Она не говорила мне, о чем идет речь во время консультаций, — ответил он, закатывая свои красивые глаза. — Звонили из ее офиса, чтобы выяснить, что происходит.

— М-м-м, г-м-м, — ответила я, тихонько перебирая струны.

Для меня разговор был окончен. Ничего из сказанного не могло заставить меня вернуться к терапии. Это была пустая трата времени и денег.

Дом понял намек и, разгневанный, сел. Он знал, что я не сдвинусь с места.

— Хорошо. Но, если ты поймешь, что теряешь контроль, приходи ко мне. Ладно? Только не повторяй мне всю эту чушь а-ля все в порядке. На следующей неделе поищем другого терапевта.

Я кивнула и продолжила бренчать дальше, растворяясь в мелодии, засевшей в моей голове и крутившейся там на протяжении нескольких дней. По некоторым причинам я не играла уже несколько недель, но чувствовала необходимость выплеснуть эмоции через песню. Она лилась легко, и даже прежде, чем я это осознала, я начала напевать мелодию. История, рассказанная в песне, медленно завладела моим вниманием.