Страх, который меня убил - [10]

Расставание было тягучим, крайне мучительным и нелепым. Я преследовал ее несколько месяцев кряду. Она отвергала все мои попытки вернуть прошлое. Причем использовала садистские методы. Она ненавидела мою молодость, мою внешнюю привлекательность, мою социальную устроенность. Она мстила мне за это, подробно рассказывая по телефону о любовных утехах с новым мужчиной, об их планах на будущее. А я, как дурак, слушал. Слушал и изнемогал от ревности, бессилия и страха. Иногда она не могла увернуться от моего неутомимого преследования, и мы предавались беспощадному от взаимной ненависти сексу. Но это были редкие случайные встречи. Я просто находил слабину в ее обороне. Этому способствовал затянувшийся скандальный развод ее будущего мужа. Гром гремел на весь город.

Бушевали бразильские страсти с колоритным поволжским оттенком.

Странно, что я не вернулся к алкоголю тогда. Что-то спасло меня.

Зарок был крепким. Цементирующим составом его был страх.

Как-то по пути сама собой защитилась диссертация, что породило новую волну зависти и ненависти в родном рабочем коллективе. Высказывания были подчас прямыми. А я в ответ заряжал, что диссертацию защитили мой тесть и мой шеф. Это обескураживало нападавших, и от меня скоро отстали. Осуществился мой переход из научно-исследовательского института, где от меня не было никакого проку, в систему медицинского ВУЗа, где я стал ассистентом кафедры. Это была почетная «сенаторская», как говорил один из сотрудников, должность. Причем хорошо оплачиваемая. Эти перемены, попутные короткие контакты со случайными тетками — немного сгладили остроту болевых ощущений. Но меня продолжало корежить еще лет пять кряду.

Семья была разрушена. Я находился дома только физически, а душевно, мысленно кружил между чередой посторонних женщин, стихами и какими-то неопределенными надеждами. Не знаю, на что, не знаю, на кого, не знаю, на «когда». В стране, тем временем, происходили ожидаемые вполне изменения. Страна перестала быть страной. Вокруг рушилось все, что раньше казалось прочным и практически вечным.

Постепенно затрещали стены и нашего института, который во все времена был островом, где царили свои законы, хранящие покой и порядок. Естественно, что рухнула, прежде всего, финансовая система.

Нам прекратили платить зарплату. Несмотря на величие моего тестя, уже больного и безработного, благополучие моей семьи держалось на зарплатах двоих врачей. Жена работала окулистом в глазной клинике, которую постигла та же финансовая катастрофа. И в доме просто не стало денег. Машина была поставлена на прикол. Особого ужаса никто не испытывал, потому что это было всеобщим явлением. Все наши друзья и знакомые перешли на голодный паек. Спасали дачи, огороды, развернутая семейная структура, где помощь шла с разных сторон. То привозили мясо из деревни, то тетки с дядьями подбрасывали мешок картошки, а малым детям перепадала одежда от повзрослевших детей каких-нибудь совсем дальних родственников.

Забота о хлебе насущном создавала скорее истерическое напряжение, нежели страх. Постепенно тонкой кровянистой коркой затягивалась любовная рана. Однако потрясение, которое я испытал, резко изменило меня. «Это как под трамвай попасть», — говорил я другу. Нет, не другу, какому-то другому человеку. Друзей у меня не было. Приятели были, друзья — нет. Вернулось состояние полного космического одиночества. Писание стихов, которые являлись диалогом с внешним миром, держало чаши весов в неустойчивом равновесии. Охота на женщин продолжалась сама собой и давала результаты, которые не приносили ничего, кроме раздражения и всплесков липких волн страха. Именно волн, потому что озерца, озера, моря моих страхов уже слились в необоримый океан, по которому я плыл на утлой лодчонке под названием «жизнь».

На работе ситуация была сложной. Я был молод, но понимал, что вечно в ассистентах кафедры ходить не смогу. Стареющий ассистент — жалкое зрелище. Надо было предпринимать попытки вырулить на должность доцента. Тесть уже не был помощником. Он мучительно умирал от рака кишечника. Позже я удивился совпадению. Пригодилось сближение с шефом, которому я постоянно оказывал мелкие услуги. Скоро я стал для него необходимым инструментом для решения разного рода бытовых задач. У меня была пробивная сила, основными элементами которой были внешнее обаяние, искренность, настойчивость, абсолютное отсутствие совести. Поэтому, когда мой патрон завел разговор о доцентстве, я ничуть не удивился. Стали осуществляться необходимые шаги. Шеф руководил одновременно и кафедрой, и институтом. Это было очень удобно. Для всех. Количество статей, где я был соавтором, резко увеличилось, была определена тема докторской диссертации. Я часами пропадал в кабинете шефа, что поднимало меня в глазах окружающих.

Меня стали слегка побаиваться, появилось уважение, крепко замешанное на ненависти и зависти. Хотя завидовать можно было только внешним проявлениям успешности. Если бы кто-то знал, какие волны страха постоянно обрушивались на меня — удивился бы до обморока. Но я не подавал вида. Я отчаянно сопротивлялся. Маску мажора я не снимал даже во сне. Вскоре были собраны документы для утверждения меня на новую должность. Я стал вести профессорский курс лекций, который всегда вели доценты. Я уже видел себя делающим обход отделения, окруженным свитой ассистентов, врачей и медсестер. Мне мерещилось, что звание доцента как-то поправит мои финансовые дела. Но это была чистой воды фантазия, потому что доценты получали чуть больше, чем ассистенты, а в ту пору и эти гроши не выплачивали месяцами.