Страх и трепет - [13]

Я придумала чудесную игру: мне нравилось мысленно лохматить ей волосы. Я отпускала на свободу эту роскошную, черную как смоль шевелюру. Воображая, что запускаю в нее пальцы, я придавала ей очаровательную небрежность. Иногда я чересчур увлекалась и приводила волосы Фубуки в такой беспорядок, словно она только что пробудилась после ночи безумной любви. Растрепанная, она выглядела просто божественно.

Однажды Фубуки прервала меня в ту минуту, когда я в воображении как раз предавалась парикмахерскому искусству:

— Почему вы на меня так смотрите?

— Я думала о том, что «волосы» и «бог» по-японски звучат совершенно одинаково.

— Не забывайте, что и бумага звучит точно так же. Займитесь-ка лучше бумагами.

С каждым часом мое умопомрачение возрастало. Я уже совсем не соображала, что можно, а чего нельзя говорить. Когда я пыталась найти курс шведской кроны на 20.02.1990 года, мой рот вдруг заговорил против моей воли:

— Кем вы хотели стать, когда были маленькой?

— Чемпионкой по стрельбе из лука.

— Как бы вам это подошло!

Не дождавшись от Фубуки встречного вопроса, я все равно решила рассказать о себе:

— А я, когда была совсем маленькая, хотела стать Богом. Христианским Богом с большой буквы. К пяти годам я поняла, что это несбыточная мечта. Пришлось поумерить свои амбиции, и тогда я решила стать Иисусом Христом. Я воображала, как буду умирать на кресте на глазах у всего человечества. В семь лет пришлось отказаться и от этой мечты. Тогда я решила удовлетвориться более скромной участью и стать мученицей. Много лет я старалась стать мученицей. И опять у меня ничего не получилось.

— А что было дальше?

— Вы же знаете: я стала бухгалтером в компании «Юмимото». И ниже опускаться мне уже некуда.

— Вы так думаете? — сказала Фубуки со странной улыбкой.

Наступила ночь с тридцатого на тридцать первое. Фубуки уходила из отдела последней. Я думала: почему она меня не увольняет? Разве не ясно, что я не смогу выполнить и сотой части ее задания?

Я снова осталась одна. Это была уже третья бессонная ночь, которую я проводила в огромном офисе. Я стучала по калькулятору и записывала все более и более невразумительные результаты.

И тут случилось чудо: мой дух вырвался из оков реальности.

Ничто теперь не удерживало меня на месте. Я встала. И ощутила невероятную свободу. Никогда в жизни я еще не была так свободна, как в ту ночь. Я направилась к окну, нависшему над бездной. Далеко-далеко внизу подо мной сверкал огнями город. Я возвышалась над миром. Я чувствовала себя Богом. И выбросила из окна свое тело, чтобы оно не мешало духу.

Я погасила неоновые лампы. Мне хватало далеких городских огней. Пошла на кухню, взяла бутылку кока-колы и выпила ее залпом. Вернувшись в бухгалтерию, сбросила туфли. А потом вскочила на письменный стол и стала перепрыгивать с одного стола на другой, издавая при этом радостные крики.

Я ощущала себя такой невесомой, что даже одежда казалась мне чересчур тяжелой. Я стала сбрасывать ее, раскидывая вокруг себя. Раздевшись догола, я тут же легко встала на руки, вверх ногами — хотя до сего момента у меня это ни разу в жизни не получалось. Теперь, уже на руках, я принялась прыгать со стола на стол. А затем, совершив головокружительное сальто, приземлилась на рабочем столе моей начальницы.

Фубуки, я Бог. Даже если ты не веришь в меня, я Бог. Да, ты командуешь мною, но это ничего не значит. Это я царю над миром. Но меня интересует не власть. Царить — это больше, чем властвовать. Ты даже не догадываешься о моей славе. Слава — вот что самое прекрасное. Слышишь, как ангелы трубят в мою честь? Никогда еще я не достигала такой славы, как этой ночью. И все это — благодаря тебе. Если бы ты знала, что работаешь на мою славу!

Понтий Пилат тоже не знал, что работает на бессмертие Христа. Тот Христос стоял в Гефсиманском саду среди олив, а я — Христос среди компьютеров. В темноте меня обступал густой компьютерный лес.

Фубуки, я смотрю на твой компьютер. До чего же он громадный и великолепный! В ночном сумраке он похож на каменное божество с острова Пасхи. Миновала полночь, и наступила пятница, моя Страстная пятница, день Венеры у французов, день золота у японцев. Вот только не знаю, как мне связать воедино иудео-христианское мученичество, древнеримское вожделение и японское преклонение перед стойким металлом.

С того дня, как я покинула мирскую жизнь и приступила к выполнению полученного задания, время утратило смысл и застыло в калькуляторе, на котором я отстукиваю бесконечные цифры с ошибками. Я верю, что наступила Пасха. С вершины своей Вавилонской башни я вижу парк Уэно и его деревья, окутанные снежным облаком, — это вишни в цвету: ну конечно же это Пасха.

Рождество нагоняет на меня тоску, а Пасха — радует. Меня подавляет Бог, который является в образе дитяти. А вот несчастный страдалец, превращающийся в Бога, — это уже совсем другое дело. Я заключаю в объятия компьютер Фубуки и покрываю его поцелуями. Я тоже несчастная мученица, распятая на кресте. Распятие мне нравится тем, что это конец. Конец моим страданиям. Они вколотили в мое тело столько цифр, что не осталось места даже для какой-нибудь одной сотой или тысячной. И когда мне отрубят саблей голову, я уже ничего не почувствую.