Страх и нищета в Третьей империи - [26]

Нас, немцев, первых осчастливил фюрер,

Теперь он ублажит весь мир окрест:

Он утвердит на мира верхотуре

Порядка Нового крюкастый крест.

ПЕРЕД ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЬЮ

Наш транспортер построил Крупп фон Болен

И Тиссен, от усердия багров;

И три банкира тут входили в долю,

И дюжина проворных юнкеров.

ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

На третью зиму (заревел, натужась,

Наш бронетранспортер - ни тпру ни ну!)

Застряли мы - и тут пробрал нас ужас:

Увидим ли родимую страну?

Мы на восток неутомимо перли.

Мерцал на лаврах фюреровых лед...

Впервые нефть зашлась в моторном горле

В чужом краю, зимой, на третий год.

Рабы, мы мир поработить хотели,

Шли, как чумные, всем грозя чумой,

Теперь мы в смертной ледяной метели,

Нас бьет озноб, и долог путь домой.

ГОЛОС

ПОСЛЕ 2-й СЦЕНЫ

Так предал сосед соседа,

Так перессорились неприметные люди,

И вражда росла в домах и росла в городских

кварталах,

И мы уверенно вступали в города своего отечества.

И мы поднимали на наш бронетранспортер

Каждого, который не был убит,

Весь этот народ, всех этих предателей и преданных

Взгромоздили мы на нашу боевую колесницу.

ПОСЛЕ 3-й СЦЕНЫ

На фабриках, и на кухнях, и на бирже труда

Набирали мы команду нашей боевой колесницы.

Бедняга приволакивал нам другого беднягу,

И для них обоих находилось место на нашей

колеснице.

С иудиным поцелуем мы поднимали бедняг

На нашу колесницу;

Дружески похлопывая их по плечу,

Мы зачисляли их в экипаж нашего

бронетранспортера.

ПОСЛЕ 4-й СЦЕНЫ

Раздоры в народе пошли нам на пользу.

Наши пленники дрались еще и в концлагерях.

Словом, они все-таки очутились в нашем

бронетранспортере.

Пленные влезли в наш бронетранспортер,

И стражники влезли в наш бронетранспортер,

Мученики и мучители,

Все поднялись на нашу боевую колесницу.

ПОСЛЕ 13-й СЦЕНЫ

Мы осыпали честного работягу восторгами,

И мы осыпали его угрозами.

Мы ставили в его цехе горшки с цветами

И эсэсовцев у проходной.

Под залпы рукоплесканий и винтовочные залпы

Мы взвалили его на нашу боевую колесницу.

ПЕРЕД 8-й СЦЕНОЙ

Прижимая к себе малых детей,

Стоят матери-бретонки

И, окаменелые, смотрят в небо:

Не появились ли уже в нем гениальные изобретения

наших ученых?

Ибо на нашей боевой колеснице есть и ученые

господа,

Ученики пресловутого Эйнштейна.

Конечно, наш фюрер взял их в ежовые рукавицы

И научил тому, что есть арийская наука.

ПЕРЕД 9-й СЦЕНОЙ

Есть и доктор на нашей боевой колеснице.

Доктор, который определяет,

Кто из жен польских горняков

Может быть направлен в краковские бордели.

И он проделывает это толково и отнюдь

не миндальничая,

Ибо ему памятно, как он утратил собственную жену.

Ведь она была еврейка, и ее услали прочь,

Поскольку представителей расы господ

следует разумно случать,

И сам фюрер, фюрер собственной персоной

определяет,

С кем надлежит совокупляться арийцу.

ПЕРЕД 6-й СЦЕНОЙ

Есть и судьи на нашей колеснице,

Судьи, лихо берущие заложников, выбирающие

сотни жертв,

Обвиненных в том, что они французы,

И изобличенных в любви к своему отечеству.

Ибо наши судьи собаку съели в германском праве

И превосходно знают - чего от них хотят.

ПЕРЕД 10-й СЦЕНОЙ

Есть и педагог на нашей колеснице.

Теперь он капитан в стальной каске.

Он теперь дает уроки

Рыбакам Норвегии и виноделам Шампани.

Ибо некий день ему особенно памятен и доселе.

Дело было семь лет назад, и день этот,

Пожалуй, несколько поблек в памяти, но

не забыт.

День, когда он, еще мальчишка,

В лоне семьи своей

Научился

Ненавидеть шпионов.

И, куда бы мы ни пришли,

Мы науськивали отца на сына

И друга на друга.

И мы бесчинствовали в чужих краях точь-в-точь

так же,

Как мы бесчинствовали в нашей стране.

ПЕРЕД 19-й СЦЕНОЙ

И не будет никакой иной торговли, кроме нашей.

И никто не ведает, как долго он будет с нами.

ПЕРЕД 17-й СЦЕНОЙ

И мы приходим, голодные, как саранча,

И мы пожираем за неделю целые страны,

Потому что мы получали пушки вместо масла,

И в хлеб наш насущный мы с недавних пор

Подмешиваем отруби.

ПЕРЕД 11-й СЦЕНОЙ

И там, куда мы приходим,

Матери больше не чувствуют себя в безопасности,

И дети тоже,

Ибо мы не пощадили

Наших собственных детей.

ПЕРЕД 18-й СЦЕНОЙ

И зерно не залежится в амбаре,

И скотина не застоится в хлеву,

Ибо наш собственный скот

У нас отняли.

ПЕРЕД 16-й СЦЕНОЙ

И мы отнимаем у них сыновей и дочерей,

И мы из милосердия

швыряем им картошку,

И заставляем их кричать "хайль Гитлер",

Как кричат наши собственные матери,

Словно их режут.

ПЕРЕД 20-й СЦЕНОЙ

И нет бога,

Кроме Адольфа Гитлера.

ПЕРЕД 24-й СЦЕНОЙ

И мы поработили чужие народы,

Как мы поработили свой собственный народ.

КОММЕНТАРИИ

Переводы пьес сделаны по изданию: Bertolt Brecht, Stucke, Bande I-XII, Berlin, Auibau-Verlag, 1955-1959.

Статьи и стихи о театре даются в основном по изданию: Bertolt Brecht. Schriften zum Theater, Berlin u. Frankfurt a/M, Suhrkamp Verlag, 1957.

СТРАХ И НИЩЕТА В ТРЕТЬЕЙ ИМПЕРИИ

(Furent und Elend des III Reiches)

Сцены были написаны в 1934-1938 гг., впервые изданы в 1938 г. в Праге, но весь тираж издания пропал в связи с немецко-фашистской оккупацией Чехословакии. В первое издание входило двадцать семь сцен, во все последующие - двадцать четыре: три сцены - "Выборы", "Новое платье" и "Что помогает против газа?" - Брехт снял, а сцену "Интернационал" заменил аналогичной ей по теме сценой "Болотные солдаты". Из снятых автором сцен наибольший интерес представляла сцена "Что помогает против газа?" - диалог женщины с братом. Женщина высказывала тревогу по поводу того, что детей в школах заставляют носить противогазы. "Они все равно не помогают против газа", - замечает брат. Женщина спрашивает: "Что же тогда помогает? Брат (вполголоса). В 1917 году я был на Восточном фронте. Те, кто сидел в окопах против нас, сделали такое, что помогает. Они прогнали свое правительство. Это было единственное, что помогло, и это было сделано впервые в истории...". Брехт отказался от этой сиены, видимо, потому, что ее кульминационный пункт был разжиженным повторением финала сиены "Работодатели" (см. стр. 266).