Страдания графа Моргена - [5]

Каждый день он представлял себе, как отомстит Мортену. Его ненависть приняла болезненные размеры. Стала манией. Он целыми днями размышлял о разновидностях пыток, которым подвергнет графа, пока наконец не понял, что именно этого-то Мортен жаждал больше всего. Это окончательно лишило художника надежды. Он перестал есть, похудел и ослаб еще больше. Начал помышлять о собственной смерти. Не покончил с собой только потому, что все же придумал способ отомстить Мортену. Он решил отложить самоубийство на потом, как откладывают различные несущественные дела, чтобы уступить место вопросам более существенным. Он начал писать.

Писал день и ночь, следующий день, следующую ночь. Он писал беспрерывно, без передышки. А когда закончил - выбросился в окно.

7

- Я считал, что окно слишком узкое, чтобы кто-нибудь мог протиснуться сквозь него, - бросил Мортен слуге, отвечавшему за узников. Они стояли у основания башни над разбившимся художником.

- Это был человек исключительно тощего строения, - ответил слуга.

- Кроме того, сквозь окно не было смысла убегать, стены башни совершенно неприступны. Так зачем же было устанавливать в окне решетку или уменьшать просвет? Откуда мне было знать, что кто-то захочет просто прыгнуть с башни. Это же верная смерть.

- Хорошо. Можешь идти. В конце концов, самое важное то, что он закончил картину. - Последние слова Мортен проговорил уже про себя.

"Итак, он решился на то, на что я никогда не мог решиться, - думал граф, взбираясь по крутым ступеням каменной башни. - Выбрал смерть как, в своем понимании, бегство. А если правы различные сектанты, которые бродят по свету и вещают - каждый по-своему - абсолютную истину? Если смерть означает не конец, но, наоборот, начало? Если существует жизнь вечная? Меня это не интересует. Вечная жизнь означает для меня вечное страдание. Но разве, продолжая жить в этой юдоли слез, я сокращаю себе тем самым вечность? Ведь для того я принимал в Кальтерне всех этих шутов, алхимиков: я хотел продолжить жизнь и сократить вечность..."

Он вошел в комнату-узилище. Сразу направился к картине. У графа дрожали руки, когда он брался за полотно, накрывающее холст.

На картине с невероятной тщательностью была изображена комната, в которой художник провел почти год жизни. Лежанка, прогнивший стол, прогибающийся под собственной тяжестью, каменные стены, заросшие плесенью, станок с натянутым на нем полотном (на полотне - соответствующим образом уменьшенное изображение камеры и так далее) и, наконец, небольшое оконце, выходящее на юг, на вересковье. Единственной деталью, отличающей картину от реальности, была решетка на окне.

"Символ рухнувшей надежды", - подумал граф.

Он был разочарован. Он уже не помнил, чего, собственно, ожидал, но наверняка знал, что не этого.

Когда граф выходил из комнаты, ему вдруг почудилось, что он слышит протяжный крик такого безбрежного отчаяния и страдания, что он покачнулся и чуть было не упал. Он подбежал к окну.

- Ты слышал что-нибудь? - крикнул Морген проходившему внизу конюху.

- Нет, господин, - ответил конюх.

- Крик. Чей-то крик... Ну, говори, слышал или нет?!

- Я ничего не слышал, господин...

- Значит, ничего не слышал и я, - проворчал граф. Но в ту же ночь его разбудил тот же крик. Лишь тогда он понял, что художник все же выполнил задание.

"Картина - это образ его души, то, что в нем! - лихорадочно думал Мортен. - А самое важное в картине то, чего на ней нет! А нет - художника!! Человека, глядящего на свою камеру... Вот что изображает картина - разум художника, состояние его души..."

Морген сорвался с ложа и побежал к одинокой башне. Он так быстро взбирался по ступеням, что, добравшись, едва мог дышать. Вошел в комнату. Сел на лежанку перед картиной. И снова услышал крик. Собственный.

8

Труп графа Мортена нашел палач и разрыдался; его собственная жизнь неожиданно потеряла смысл. Предсмертный вопль графа слышали множество людей. Все как один клялись, что не забудут его до конца дней своих.

Тело графа валялось на лежанке в верхней комнате каменной башни, которую называли еще Одинокой. Мертвые глаза были устремлены на последнее творение заточенного здесь художника. Впоследствии очевидцы говорили, а бродячие менестрели подхватывали, что в глазах Мортена застыли нечеловеческий ужас, боль, страдание.

И экстаз.

Ольштын. апрель 1993 г.