Стожок для несуществующей козы - [7]

Лелю такой жизненный сценарий устраивал.

Она ликвидировала теплицы и превратила грядки в газоны. С упорством экскаватора вырыла пруд, запустила туда водяной гиацинт, купленный у старушки в переходе метро, и с десяток улиток. Теперь возила на тележке из лесного оврага камни для рокария. Словом, еще раз доказав примат идеи над материей, начала воплощать планы в действительность.

Костика почему-то вспомнила — помог бы камни таскать, смеялись бы вместе.

Он ведь изредка звонил, раз в три года — пьяненький и сентиментальный. С блондинкой все еще жил, но совершенно в ней разочаровался.

— Я теперь понял, что любил только тебя… — хлюпало в трубке.

Нет уж, проехали.

Валентину же водоем совершенно взбесил. Героиня труда, брызгая ядовитой слюной, обсуждала с соседями интеллигентские заскоки, а также непроходимую Лелину лень и тупость, выраженную в нежелании выращивать экологически чистую продукцию. «Я тут в картошке задницей кверху, а она пруды копает!»

— Ишь, ландшафтный дизайн развела! — язвила она, сладострастно топя колорадских разбойников в банке с керосином. — Неее, не в мать пошла! Некоторые вкалывают, а некоторые — книжки пишут! Это тебе садовый участок, тут садить надо, как в уставе записано, а не чтобы у прудов прохлаждаться! Подумаешь, книшшки пишут!

И, затихая, она все кланялась и кланялась картофельной ботве, отклячив худую задницу с дырами на штанах.

Дождливым вечером, пользуясь отсутствием Валентины, тучный Федор, сопя, пролез сквозь мокрые кусты и стеснительно спросил:

— Леля, как ты думаешь, в моем возрасте глупо начинать писать стихи?

— Ой, что вы! — сочувствие было искренним.

Ей вдруг показалось, что он поделился своей стыдной тайной. Щеки соседа пылали, из-под редких волос на лоб стекали капли.

— Я тут собрался в одно литобъединение… при Доме учителя… но как-то неловко… скажут — старый дурак…

Леле захотелось утешить его почти теми же словами, которыми когда-то она утешала потенциального самоубийцу из Львова. Интересно, кстати, что с ним стало?

— Жизнь души… это же никогда не поздно, — ляпнула она и застыдилась собственной глупости.

Но Федор воодушевился и с надеждой продолжал:

— Я слышал, у тебя книжка новая вышла… подаришь?

— Да-да, конечно. Запросто. Привезу в следующие выходные, — согласилась она.

Читатель — птица редкая, ценить надо. Поэтому привезла, не забыла.

Федор отложил лопату, вытер земляные руки о штаны, прижал дар к груди и попросил автограф. Она еще не успела вернуть ему ручку, как на них обрушился бдительный гнев Валентины:

— Грядки не вскопаны, дурень старый! Работать надо! А некоторые тут… стишки пишут!

Любителю поэзии вручили лопату, и он был пинками отправлен на принудительную трудотерапию. Что дальше стало с несчастной книжкой, Леля так и не узнала — возможно, полетела в компостную яму. Виршей соседа тоже не увидела — отныне он смотрел на нее только издали.

Жизнь текла ровно, не уставая поминутно радовать замысловатой и избыточной сложностью. Время закольцевалось. Каждый год нерасторжимый поток летних звуков, красок и запахов действовал одуряюще. Иногда Леле казалось, что она могла бы век работать в саду. С напряжением страсти часами рассматривать прожилки на шестиконечных звездах клематисов или смаковать запахи травы в процессе медленной метаморфозы в сено. В ней просыпалось что-то, сближающее ее с растениями, — чувство укорененности, привязка к месту, робкая готовность цвести здесь и сейчас, не ожидая лучших времен и выставочных наград. Розы освещали сад даже в плохую погоду. Круговорот цветения всякий день делал пространство под деревьями непохожим на вчерашнее. Многообразие еще больше дробилось с изменением подсветки, с капризами атмосферной оптики. Шелковистость, колкость, атласный отлив, прозрачная глубина — структуры и текстуры составлялись в узоры, или в музыку, или в танец. Мир был дивен, сложен и полон радости. Однажды она вышла в сад до рассвета — у земли стоял неплотный молочный туман, а привычные соцветия в ожидании утра поражали невиданной интенсивностью красок, неуловимым смещением спектра в ультрафиолет. Бешеный азарт художника, просыпавшийся в ней в такие минуты, не находил выхода — рисовать она умела только мысленно. Но и он не пропадал втуне — казалось, в теле циркулируют юркие зеленые стрелки, вымывая тоску, досаду и усталость, принося взамен упругость и силу.

Дети выросли — оторвались, как летние яблоки, покатились в стороны. Дочка вдруг выскочила замуж за программиста и улетела в туманный Копенгаген, а сын снимал где-то квартиру вместе с друзьями-музыкантами, терзая весь дом звуками, понятными лишь им одним. В музее прошло сокращение штатов — Леля тоже под него попала как не имеющая ученой степени. Да и возраст вот-вот пенсионный. Расстроилась, но не сильно. В конце концов, пришло время заняться собой. Выпадение из социума — не такая уж трагедия, можно ведь и так посмотреть. Вон приятельница Катя не унывает — купили с мужем домишко в вологодской деревне и отвисают там по восемь месяцев в году. Сначала вроде играли, а со временем так понравилось, что тридцать соток под огород распахали, потом кур завели, потом индюков, а кончилось все настоящей козой. Теперь мечтают о лошади. Муж из липы игрушки режет, Катя расписывает, а зимой в Москве в художественный салон сдают. Игрушки красивые, живые — говорят, даже к английской королеве партия уехала.